Горбачёв. Человек, который хотел, как лучше…

Грачев Андрей

Конечно, он мог бы найти утешение в том, что самой возможностью свободно решать вопрос о своих правителях российское общество обязано именно ему, и поэтому, как и в памятные августовские дни, когда оно продемонстрировало, что может без него защититься от путча, имеет право продемонстрировать, что больше в нем не нуждается. Так, достаточно безжалостно, как это нередко бывает в истории, страна, освобожденная им от опеки прежней системы (хотя, быть может, теперь и попавшая под другую), высказалась вполне определенно, что считает его историческую миссию законченной.

Придя на следующий день после объявления результатов выборов в кабинет к Горбачёву, советник В.Кувалдин, сопровождавший его в таких поездках, поздравил: «Теперь, Михаил Сергеевич, вы свободный человек. Что вы могли сделать для страны, вы сделали. Вы отдали все долги и теперь не должны ничего никому, кроме собственной семьи». Конечно, это бодрое, хотя и вполне искреннее поздравление, было и утешением – Горбачёв, не надеясь победить на выборах, рассчитывал все-таки на другой результат,

который позволил бы ему и его сторонникам без оглядки на ненадежных и капризных союзников вернуться к идее политического течения или даже партии «третьего пути». Как показали выборы, время прежнего Горбачёва, скорее всего, безвозвратно ушло, время «нового» – для общества, разделенного на неравные части последствиями неуклюжих реформ и пораженного общим кризисом безверия, ещё не наступило. Вопрос, хватит ли ему отпущенной жизни, чтобы дождаться, когда его вновь услышат, остался открытым. Впечатляющее чествование Михаила Сергеевича в день его 70-летия, ставшее для многих не только поводом для его поздравления, но и запоздалого покаяния, позволяет ему на это надеяться.

«У него была мания её величия»

Зная Горбачёва, трудно было даже предположить, что, обидевшись на «неблагодарную» страну и не пошедших за ним избирателей, он расстанется с политикой и «удалится в семью». Сам же В.Кувалдин справедливо характеризует его как «человека миссии», для которого главное – выполнять свое дело, стараться сделать для России и для мира то, на что он способен, «будучи Горбачёвым»: «Михаил Сергеевич считает себя призванным в политику. Это его крест, и он идет по своей стезе, вполне трезво отдавая себе отчет в том, что вряд ли увидит плоды своих усилий». (Заметим все-таки, что некоторые, и весьма существенные, результаты его трудов более чем различимы.)

Формула «вернуться к семье» для него была лишена смысла уже хотя бы потому, что ещё со времени студенческой свадьбы никогда из нее не отлучался. Его союз с «Захаркой», – так он окрестил Раису, обнаружив в ней сходство с девушкой, изображенной на картине Венецианова под этим названием, – стал для обоих тем ядром, вокруг которого на разных орбитах вращались все остальные частицы, составлявшие личную и политическую вселенную Горбачёва. Этот союз был не только счастливым браком от Бога, но и идейным, и рабочим. Недаром Михаил Сергеевич называл супругу «секретарем семейной партячейки». И хотя она ответственно, как и ко многим своим другим обязанностям, относилась к членству в партии – вплоть до августа 1991 г. сама ездила ежемесячно в райком платить членские взносы, – эту его шутливую формулу не надо принимать слишком всерьез. «Удерживать мужа через партбюро она во всяком случае бы не стала», – говорит он. На людях «Захарка» всегда подчеркнуто официально называла мужа по имени-отчеству, дома же у него было два прозвища «Ми» и «Ежик». Ещё одним титулом Михаил Сергеевич наделил Раису в молодости, когда регулярно писал ей письма из командировок, – «министр иностранных дел», которому он доверял поддерживать дипломатические отношения с окружающим миром. И к этой своей должности Раиса относилась предельно серьезно, ревностно оберегая их семейно-личностные границы от любых вторжений извне. С учетом публичной роли и стремительной карьеры мужа это было непросто, поскольку большую часть времени Горбачёв принадлежал не себе, а своим многочисленным функциям – возглавляемой им партии, коллегам, посетителям, зарубежным гостям и, прежде всего, своему замыслу, – он, как аккумулятор, подзаряжался в семье, от Раисы. Некоторые люди из его окружения недоумевали, почему Горбачёвы почти никого не приглашают в свой дом (за исключением ритуальной ежегодной встречи 2 января на даче у генсека членов Политбюро с женами). Большинство видело в этом влияние Раисы, отваживавшей от мужа его друзей. На самом деле, особенно в ставропольский период, супруги вели отнюдь не замкнутый образ жизни, продолжали кое с кем встречаться семьями и в Москве. Столичный круг их знакомых был в значительной степени навязан должностью Горбачёва, и уже в силу этого общение с входившими в него людьми представляло собой то же продолжение работы. Когда хотелось отключиться от нее или «садились батарейки», Михаил Сергеевич звонил Раисе – за день набиралось 5-6 таких звонков. Раиса Максимовна, правда, вскоре после приезда из Ставрополья предприняла попытку завязать отношения с «кремлевскими женами», но, попав однажды на вечер, где дамы несколько часов провели за преферансом, быстро остыла к партийной светской жизни.

Нет смысла изображать отношения четы Гобачевых в виде буколических картинок – их удивительно гармоничный союз в этом не нуждается. У них случались размолвки, бывало, как рассказывает дочь, возвращались со своей непременной вечерней прогулки порознь, входили в дом через разные двери. «Но долго быть в ссоре не могли»: слишком глубоко проникла в натуру обоих потребность всем делиться друг с другом. И непривычная по номенклатурным меркам ангажированность Раисы в проекте, ставшем не только для мужа, но и для нее делом жизни, и уважительное отношение к её мнению Горбачёва воспринимались многими как нарушение неписаных канонов власти, как какая-то слабость. Взгляд кремлевской обслуги на поведение главы государства выразил начальник президентской охраны В.Медведев в неожиданной, но верной формуле: «У Михаила Сергеевича была мания её величия».

Сама Раиса Максимовна, ощущая поле напряженности вокруг себя, не могла ни понять эти провокационные выходки – «Что

я им сделала, что они меня распинают?», – ни смириться с тем, что должна в угоду обывательской реакции и номенклатурным ритуалам менять устоявшиеся в их семье традиции. Для нее поездки в разрушенный землетрясением Спитак, в чернобыльскую зону или в Мурманск, к морякам-североморцам – это отнюдь не желание лишний раз покрасоваться на телеэкране, а естественное стремление быть рядом с мужем не на одних только протокольных мероприятиях, а всюду, где могла понадобиться только её незаменимая поддержка. Именно после поездки в районы Белоруссии, пораженные радиацией, она помогла встать на ноги Международному фонду помощи детям, страдающим лейкемией, возглавив кампанию по сбору средств (сами супруги перевели в него 100 тыс. долларов от полученных ею и Михаилом Сергеевичем гонораров и Нобелевской премии).

Горбачёв, как мог, старался защитить Раису от предубежденности и вражды, вызываемых её непривычной для многих публичной ролью. «Слышать, как её имя треплют досужие языки, – вспоминает бессменный горбачевский переводчик Павел Палащенко, – было для него мучительно". Но пока он был „при исполнении“ своих официальных функций, его возможности заступиться за жену были весьма ограничены. Только после отставки, уже не скованные протоколом, они могли, наплевав на фотографов, ходить всюду, где хотели, держась за руки. И лишь в роковом сентябре 1991 года позволил себе Михаил Сергеевич ответить обидчикам Раисы и Ельцину, подхватившему сплетню насчет её „золотой кредитной карты“ (в те годы „Мабетекс“ ещё не имел доступа в Кремль), – всем, кто подозревал её в том, что она за государственный счет шьет свои наряды у парижских кутюрье или получает зарплату в Фонде культуры. Так и не смог он за все годы, проведенные во власти, исполнить заветную мечту своей „Захарки“ «обзавестись когда-нибудь домиком у моря, где можно было бы просто спокойно жить". Вся их интенсивная и завидная с точки зрения многих жизнь была не только вынужденно-прилюдной, но и казенной, проходившей под колпаком (если не под стражей) охраны и на территории, им не принадлежавшей. Когда жена Франсуа Миттерана Даниэль во время последнего заезда Горбачёвых во Францию, увидев, что Раисе понравился мед с их домашней пасеки, хотела подарить ей улей, та только горестно всплеснула руками: «Но ведь нам негде будет его поставить. Сколько раз я говорила Михаилу Сергеевичу: «Давай вместо этих госдач заведем себе свой участок земли!"

Парадоксально, но именно отставка, освободив Горбачёва от бремени государственной ответственности, могла позволить Раисе осуществить свою мечту. Но судьба распорядилась иначе. Внезапная фатальная болезнь, та самая, от которой она в меру сил старалась защитить детей Чернобыля, обрушилась, по словам Михаила Сергеевича, «как снег в августе». Острый лейкоз буквально в несколько дней превратил моложавую, очаровательную, полную сил женщину в тяжелобольного, прикованного к постели человека. Счет отведенной ей жизни пошел на дни. Благодаря помощи зарубежных друзей (Управление делами российского президента отказалось ему помочь), приславших для срочной транспортировки специально оборудованный самолет, Михаил Сергеевич перевез жену в ФРГ, в клинику в Мюнстере, специализирующуюся на лечении лейкозов и трансплантации костного мозга. Почти два месяца он и Ирина не отходили от Раисы Максимовны (во время острой стадии болезни Раису, страдавшую от сильных болей, надо было поворачивать каждые 10-15 минут). Михаил Сергеевич разговаривал с ней все время, которое проводил в палате, даже когда она находилась в забытьи или без сознания, – врачи уверяли, что она его слышит. Говорил, что ей «приказано выжить», напевал «Захарке» любимые романсы, вспоминал, как в студенчестве она угодила с ангиной в больницу, жарил в общежитии картошку и приносил ей в палату. И, конечно же, обещал, что у них обязательно будет «домик у моря». Она делала вид, что верит ему и врачам, не забывая всякий раз расспросить, во что он одет сегодня под медицинским халатом.

Несчастье, неожиданно постигшее Горбачёвых, вызвало во всем мире беспрецедентную волну сочувствия. Клиника в Мюнстере, гостиница, где жил Михаил Сергеевич, помещение Фонда в Москве были завалены цветами, телеграммами, письмами с выражением поддержки и надежды на выздоровление – от глав государств и от тысяч простых граждан из разных уголков России и стран мира.

Несколько новорожденных девочек в разных уголках земного шара получили в эти дни имя Раиса. Кто-то присылал «проверенные» магические снадобья, кто-то делился собственным счастливым или горестным опытом. Сотни тысяч россиян, в том числе наверняка многие из тех, кто ещё недавно не скрывал неприязни к советской «первой леди», восприняли горе дома Горбачёвых, как свое собственное. Как с горькой иронией написала «Общая газета»: «Оказывается, мы её любили». Когда Раисе Максимовне в редкие минуты облегчения читали обращенные к ней послания, на её глазах выступали слезы: «Неужели я должна умереть, чтобы заслужить их любовь?!»

Чуда, в которое верили до последней минуты Михаил Сергеевич и Ирина и ещё очень многие, не произошло. 20 сентября она скончалась. Российский вариант «Love story» в отличие от американской киномелодрамы, увы, стал реальной человеческой трагедией. «Ежик Ми» остался без своей «Захарки»… Подобно чернобыльскому реактору, радиация политики облучила жизнерадостную девочку из алтайского Веселогорска. Как считает Ирина, «только за то, что она открыто была рядом со своим мужем, мама расплатилась своим здоровьем». Студенческий друг Михаила и Раисы Рудольф Колчанов говорит определеннее: «Раю убил ГКЧП».