Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Овал лица, правильного, хотя и чуть вытянутого, римская линия бровей, твердый рисунок носа и губ — все это подчеркивало благородство его внешности, невзирая на общее впечатление бесшабашности. А жизнерадостная улыбка ничуть не противоречила горделивости, присущей человеку, носящему на бедре шпагу. Но есть нечто, что перо не способно воспроизвести, — привлекательность, изящество и юную беспечность, а также изменчивость этого тонкого, выразительного лица, способного, быть преисполненным, подобно нежному лицу женщины, томности в часы любви и внушать ужас во время сражения,
20
Медуза Горгона — в греческой мифологии чудовище в виде женщины со змеями вместо волос, которая своим взглядом обращала в камень— всех смотревших на нее.
Но это видели только те, кто был убит, и те, кто был любим Лагардером.
На нем был щегольской мундир гвардейской легкой кавалерии, слегка уже потрепанный и поблекший, но как бы подновленный богатым бархатным плащом, небрежно закинутым на плечо. Красный шелковый шарф с золотыми кистями говорил о его ранге среди искателей приключений. Щеки его едва лишь порозовели после физических упражнений, которым он только что вынужден был предаваться.
— Стыда у вас нет! — с презрением бросил он. — Измываться над ребенком!
— Капитан… — попытался было объяснить Карриг, успевший встать на ноги.
— Молчать! А это что за головорезы?
Плюмаж и Галунье со шляпами в руках приблизились к нему.
— О! — насмешливо воскликнул он. — Мои покровители! Кой черт вас занес так далеко от улицы Круа-де-Пти-Шан?
Он протянул им руку, но с видом монарха, который милостиво соизволяет поцеловать себе кончики пальцев. Мэтр Плюмаж и брат Галунье почтительно коснулись ее. Надо бы сказать, что рука эта в прежние времена частенько раскрывалась перед ними, полная золота. У покровителей не было оснований жаловаться на своего протеже.
— А остальные кто? — осведомился Анри. — Вот этого я где-то видел, — показал он на Штаупица. — Ну-ка, напомни, где?
— В Кельне, — смущенно ответил немец.
— Верно. Ты один раз уколол меня.
— А вы меня двенадцать, — смиренно признался Штаупиц.
— Ого! — продолжал Лагардер, взглянув на Сальданью и Пинто. — Парочка моих противников из Мадрида…
— Ваше сиятельство, — забормотали разом оба испанца, — то было недоразумение. Не в нашем обычае сражаться двое против одного.
— Как! Двое против одного? — воскликнул Плюмаж, гасконец из Прованса.
— А они утверждали, что не знают вас, — сообщил Галунье.
— А вот этот, — Плюмаж указал на Пепе Убийцу, — высказывал желание встретиться с вами.
Пепе заставил себя выдержать взгляд Лагардера. А Лагардер только переспросил:
— Вот этот? — и Пепе, что-то пробурчав, опустил голову.
— Ну, а что касается этих двух храбрецов, — Лагардер кивнул на Пинто и Сальданью, — я в Мадриде представлялся только по имени Анри… Господа, — обратился он к мастерам фехтования, делая жест, имитирующий укол шпагой, — я вижу, что со всеми вами я в
Жоэль де Жюган потер висок.
— Да, и осталась отметина, — буркнул он. — Палкой вы орудуете, как бог, это уж точно.
— Так что, друзья мои, со мной никому из вас не повезло, — продолжал Лагардер. — Но сегодня противник у вас был куда слабее. Подойди ко мне, дитя мое.
Берришон исполнил его приказ.
Плюмаж и Карриг заговорили разом, пытаясь объяснить, почему они хотели обыскать пажа, но Лагардер велел им замолчать.
— Что ты тут делаешь? — спросил он у мальчика.
— Вы человек добрый, и я не стану вам врать, — отвечал Берришон. — Я принес письмо.
— Кому?
Берришон с секунду молчал, и взгляд его скользнул по окну под мостом.
— Вам, — наконец сказал он.
— Давай сюда.
Мальчик вытащил из-за пазухи конверт и подал Лагардеру, после чего поднялся на цыпочки и шепнул ему на ухо:
— Я должен передать еще одно письмо.
— Кому?
— Даме.
Лагардер бросил ему свой кошелек.
— Ступай, малыш, — сказал он, — никто тебя не тронет. Мальчик убежал и вскоре скрылся за поворотом во рву.
Лагардер распечатал письмо.
— А ну, расступись! — приказал он, видя, каким тесным кругом обступили его волонтеры и мастера шпаги. — Вскрывать адресованное мне письмо я предпочитаю в одиночестве.
Все послушно отступили.
— Браво! — вскричал Лагардер, пробежав первые строчки. — Такие письма мне нравятся! Именно этого я и ждал. Убей меня Бог, этот Невер — учтивейший дворянин!
— Невер! — пронеслось среди наемных убийц.
— Что? Что? — разом воскликнули Плюмаж и Галунье. Лагардер направился к столам.
— Сначала промочим горло, — сказал он. — Я безумно рад. Хочу вам рассказать одну историю. Садись, мэтр Плюмаж, здесь, а ты, брат Галунье, сюда. Остальные могут устраиваться, кто где хочет.
Гасконец и нормандец, гордые таким отличием, уселись справа и слева от своего идола. Анри де Лагардер осушил кубок и сообщил:
— Надобно вам знать, что я изгнан и покидаю Францию.
— Изгнан? — ахнул Плюмаж.
— Когда-нибудь мы еще увидим, как его вздернут, — с искренней скорбью в голосе пробормотал Галунье.
— За что же вас изгнали?
К счастью, этот вопрос заглушил дерзкие, хотя и вызванные искренней любовью слова Амабля Галунье. Лагардер не спускал фамильярности.
— Вы знаете верзилу де Белиссана? — осведомился он.
— Барона де Белиссана?
— Бретера Белиссана?
— Покойного Белиссана, — уточнил бывший королевский гвардеец.
— Он мертв? — раздалось несколько голосов.
— Да, я его убил. Чтобы взять меня в эскадрон легкой кавалерии, король, как вы знаете, пожаловал мне дворянство. Я обещал вести себя осмотрительно и полгода был тише воды, ниже травы. Обо мне почти забыли. Но однажды вечером этот Белиссан решил дать взбучку какому-то бедному дворянчику из провинции, у которого даже усы еще не выросли.