Горбун лорда Кромвеля
Шрифт:
– Вы сказали, что встали около пяти. Вы уверены в этом?
– Уверен. Вот уже восемь лет как я следую определенному распорядку.
– Значит, злоумышленник действовал в полумраке при тусклом свете немногочисленных свечей он разлил по полу кровь петуха и, возможно, похитил мощи. Оба преступления, и убийство и осквернение церкви произошли между четвертью пятого – именно в это время Багги встретил эмиссара – и пятью. В пять вы уже были в церкви. Кем бы ни был преступник, проворства ему не занимать. Это заставляет предположить, что он прекрасно знаком с расположением монастырских зданий, согласны?
Брат Габриель пристально посмотрел
– Да. Ваше предположение справедливо.
Но городские жители не присутствуют на службах в монастырской церкви. Во время больших церковных праздников паломникам позволяется прикоснуться к мощам, однако они не допускаются в алтарную часть, не так ли?
– Да. Лишь монахам позволено входить в алтарную часть.
– Итак, лишь монахи хорошо ориентируются в церкви. И еще служки, которые здесь работают, – вроде того человека, что убирает догоревшие свечи и зажигает новые.
– Джеффри Уолтерсу семьдесят лет, и он совершенно глух, – заявил брат Габриель, строго взглянув на меня. – Все здешние служки работают в монастыре многие годы. Я хорошо их знаю. Ни один из них не способен на подобное злодеяние.
– Значит, остаются монахи. Аббат Фабиан и ваш друг казначей настаивают на том, что убийство и святотатство – дело рук проникшего в монастырь чужака. Я вынужден с ними не согласиться.
– Мне подобное предположение отнюдь не представляется невозможным, – задумчиво произнес ризничий.
– Поделитесь со мной своими догадками, прошу вас.
– Этой осенью, вставая по утрам, я неоднократно замечал на болоте огни – мое окно в дортуаре выходит прямо на болота. Я решил, что это контрабандисты. Их в этом городе множество.
– Аббат тоже упоминал о местных контрабандистах. Но мне кажется, болото – слишком опасное место.
– Вы правы. Однако контрабандистам известны тропинки, ведущие от островка твердой земли, где сохранились развалины церкви, к реке. По реке они доставляют лодки с шерстью, которую переправляют во Францию. Аббат несколько раз обращался к городским властям, но они не предприняли никаких мер. Несомненно, многие городские чиновники сами греют руки на контрабанде.
– Значит, вы полагаете, что некто знающий в болоте все тропы мог проникнуть в монастырь и незаметно выбраться из него?
– По крайней мере, это вполне вероятно. Стена со стороны болота пребывает в плачевном состоянии и не может служить серьезной преградой.
– А вы рассказали аббату о том, что видели огни на болоте?
– Нет. Я уже говорил вам, все его обращения к городским властям остались безрезультатными. А после горестных событий, произошедших на прошлой неделе, я впал в глубокую печаль и был не в состоянии размышлять… Но теперь… – Во взгляде его мелькнула надежда. – Возможно, это объяснит все. Эти люди, контрабандисты, преступники по своей природе. Один грех неизбежно влечет за собой другой, более тяжкий, и неудивительно, что они впали в богохульство…
– Разумеется, все обитатели монастыря были бы рады переложить вину на чужаков, – отрезал я.
Брат Габриель обратил ко мне застывшее лицо.
– Господин Шардлейк, я отдаю себе полный отчет в том, что в наших молитвах, в нашей преданности мощам и изображениям святых вы видите лишь глупые игры бездельников, привыкших жить в сытости и достатке, в то время как народ терпит нужду и бедствия, – отчеканил он.
Я склонил голову, не считая нужным возражать.
– Наша жизнь, проводимая в молитвах, – это попытка приблизиться
– Я не сомневаюсь в искренности вашей веры, брат.
– Да, я знаю, наша жизнь здесь излишне легка. Пища излишне вкусна и обильна, одежда тепла и удобна. Не того желал от своих последователей святой Бенедикт. Но главная наша цель по-прежнему отвечает его учению.
– И какова же эта цель? Искать единения с Господом?
Брат Габриель вперил в меня горящий взор.
– Да, сэр. И поверьте, путь, которым мы идем, не так прост и легок. Тот, кто утверждает, что жизнь монахов лишена тягот, ошибается. Люди одержимы греховными вожделениями, которые разжигает в их душах дьявол. Монахи также подвержены искушениям и соблазнам. Подчас мне кажется, чем горячее наше стремление приблизиться к Господу, тем более усердствует враг рода человеческого, стремясь совратить нас с пути истинного. И побороть его происки становится все труднее.
– А вам ее приходило в голову, что кого-то из ваших братьев дьявол искушал совершить убийство эмиссара и тот не сумел побороть искушение? – вкрадчиво осведомился я. – Помните, я говорю сейчас от имени главного правителя, который, в свою очередь представляет верховного главу церкви, короля.
Брат Габриель посмотрел мне прямо в глаза.
– Я не верю, чтобы кто-нибудь из нашей братии мог совершить подобное преступление, – четко произнес он. – Если бы у меня возникли хоть малейшие подозрения, я бы незамедлительно сообщил о них аббату. Как я уже сказал вам, по моему разумению, преступника надо искать среди местных контрабандистов.
Я кивнул.
– Однако в связи с вашим монастырем ходили упорные разговоры о весьма тяжких грехах. Вы, конечно, помните о скандале, следствием которого явилось смещение прежнего приора. И вы сами сказали, один грех неминуемо влечет за собой другой.
Брат Габриель вспыхнул.
– То, о чем вы говорите, не имеет ни малейшего отношения к преступлению, свершившемуся на прошлой неделе, – пробормотал он. – И все это осталось в прошлом.
Внезапно он встал и прошелся вдоль скамьи, словно пытаясь унять охватившее его волнение.
Я тоже встал и подошел к монаху. На лице брата Габриеля застыло непроницаемое выражение; на лбу, несмотря на холод, выступили капли пота.
– К сожалению, не все осталось в прошлом, брат Габриель, – заметил я. – Аббат сообщил мне, что одной из причин, по которым Саймон Уэлплей был подвергнут столь тяжкому наказанию, явились греховные чувства, которые юный послушник питал к другому монаху. И этот монах – не кто иной, как вы.
Брат Габриель резко повернулся ко мне.
– Саймон Уэлплей еще неразумное дитя! – воскликнул он. – Я не могу нести ответственность за его греховные помыслы. Тем более я понятия не имел об этих помыслах до тех пор, пока он не признался в этом приору Мортимусу. Иначе я положил бы этому конец. Да, это правда, не сумев побороть грязные желания плоти, я вступал в связь с мужчинами. Однако я признался в этом грехе на исповеди, был подвергнут покаянию и с тех пор освободился от греховных вожделений. Да, сэр, теперь вы знаете о моем падении. Насколько мне известно, в кабинете главного правителя любят подобные истории.