Горбун
Шрифт:
Дружинин смеялся.
— Не понимаю, почему вы так стыдитесь своего увлечения? — снова став серьёзным, сказал он. — Говорю вам, что мне очень понравилось начало вашей повести. Неужели мне никогда не будет позволено прочитать ваши работы?
— Вы уже имеете представление о том, как и о чём я пишу, — сказала я.
— По нескольким страницам? — огорчённо спросил он. — Как можно составить мнение, прочитав несколько страниц?
— А что вы сказали по-английски? — поинтересовалась я.
— Что я не любопытен.
— Не похоже, — усомнилась
— Потом вы в этом убедитесь, но пока придётся поверить на слово.
— Мне самой хочется рассказать вам о Ларсе, — призналась я.
Но Дружинин серьёзно возразил:
— Жанна, в жизни бывают обстоятельства, которые нельзя поставить человеку в вину, но рассказывать о которых бывает неприятно, о понять — нелегко. Если вы принуждаете себя рассказывать мне о них только потому, что считаете себя обязанной это сделать, то прошу вас не говорить. Я достаточно хорошо вас узнал и верю вам без объяснений. Меня гораздо больше интересуют ваши сочинения.
— В них полно недостатков, и вы это знаете лучше меня, — возразила я.
— Как я могу это определить по нескольким страницам? Если бы вы дали хоть одно законченное произведение… Но даже если вы не дадите ничего из уже написанного вами, я заставлю вас сочинить новое.
— И будете разыгрывать роль профессора Эмманюэля?
— Если это доставит вам удовольствие.
— И заодно, чтобы развить мой ум, будете учить меня математике? — хитро спросила я. — А, учитывая, что время не стоит на месте, то заодно сопромату и моей любимой начертательной геометрии?
— Здесь мы поменяемся местами, — покачал головой Леонид. — Я буду читать ваши работы, а вы — читать мне лекции по сопромату.
— Кое-что я давала читать Ларсу, — сказала я. — Как-то они с Нонной приезжали в Москву, и я попросила его дать профессиональную оценку моим… стараниям.
— Теперь я понимаю, почему вы так болезненно воспринимаете любое упоминание о ваших работах, — перебил меня Леонид. — Но мнению одного человека в таком вопросе верить нельзя и, кроме того, если неблагоприятная оценка, а которой, как я вижу, вы не сомневаетесь, не отбила у вас охоты к творчеству, значит, у вас должны быть к нему способности. А они у вас, судя по нескольким страницам, которые я прочитал, действительно, есть.
— Почему-то мужчины не могут придержать язык и дослушать историю до конца, — холодно сказала я. — Впрочем, если вы считаете, что узнали достаточно, я умолкаю.
— Думаю, что я узнал достаточно, — самонадеянно подтвердил Дружинин. — Но я с удовольствием вас послушаю. Извините, что перебил вас.
— В другой раз не извиню, но сейчас я хочу рассказать обо всём, чтобы больше к этому не возвращаться. Но сначала вам придётся дать слово, что никто, ни одна живая или мёртвая душа об этом не узнает.
— Клянусь жизнью, — торжественно сказал Леонид и весело улыбнулся, воспринимая происходящее, как игру.
— Не клянитесь вовсе. Пусть будет слово ваше: "да, да", "нет, нет", а что сверх этого, то от лукавого.
— Если вы вспомнили Евангелие, значит,
— Ну, так вот, — продолжал я. — Мне очень хотелось знать, есть ли в моих работах хоть какие-то достоинства. Я осторожно заговорила с Ларсом о том, что пытаюсь сочинять…
— Лучше бы вы об этом заговорили со мной, — проворчал Леонид.
— Мне почему-то не пришло в голову спросить его о вас и попросить познакомить, — объяснила я, начиная сердиться, что из-за его несерьёзного настроения мой печальный рассказ превращается в фарс.
Он догадался о моих чувствах.
— А что сказал Ларс? — с интересом спросил он.
— Ларс с большим тактом поддержал беседу и даже сам предложил прочитать какую-нибудь из написанных мной вещей.
— Вы говорите это специально, чтобы меня подразнить? — осведомился Дружинин, заглядывая мне в лицо.
— Я выбрала для него повесть не слишком большую, но и не маленькую, с самым увлекательным сюжетом. Так, по крайней мере, казалось мне. Правда, Ларс не был красивым мужчиной?
— Мне трудно об этом судить, — сдержанно ответил Леонид.
— Зато его улыбка мне очень нравилась, а когда он брал мою рукопись, он улыбнулся особенно доброй улыбкой и обещал прочитать сразу же. Если бы вы, Леонид, знали, как я терзалась всю ночь и весь следующий день!
— Знаю, потому что сам через это прошёл, — ласково проговорил он. — Но мой первый судья был добрее.
— Меня угнетало, что Ларс так долго не звонит мне и не выносит приговор. Когда повесть читала мама, на это ушло всего несколько часов, и мне казалось удивительным, что можно читать дольше. Многим ведь свойственно думать, что проблема, очень важная для них, интересна для всего остального человечества. Что я тоже не избежала этого заблуждения, я поняла через два дня, когда Ларс позвонил и долго извинялся, говоря, что был занят и ещё не прочитал моей рукописи. Обычно я достаточно хорошо понимаю, что у каждого человека есть личные дела, которые целиком поглощают его внимание и время, но в тот момент мне стало обидно за своё напрасное ожидание.
— Представляю, — кивнул Леонид, проникаясь моими переживаниями. — Через сколько времени господин Якобсен вернул вам повесть?
— Через неделю. Он был очень смущён, когда пытался хвалить её достоинства, так что я не обманулась. Однако на всякий случай, наверное, чтобы иметь представление о моих способностях, он попросил у меня другие повести и объяснил, что начинающий писатель всегда выбирает самое яркое, по его мнению, произведение, но обычно случается, что произведения, которые новичку кажутся неинтересными, на взгляд профессионала, имеют больше достоинств. Если бы он не привёл этого довода, я бы ни за что на свете не решилась дать ему на суд что-нибудь ещё, но после доброжелательного предложения потратить на меня своё время, я вручила ему почти все мои рукописи.