Горбун

Феваль Поль Анри

– Вы были знакомы, – пытаясь казаться безразличным, допытывался принц, – с девушкой по имени Аврора?

– Была.

– Сколько же ей лет?

– Столько, сколько мне. Мы тогда еще были детьми, и хотя я была бедна, а она богата, мы дружили и любили друг друга, как настоящие сестры.

– Давно это было?

– Несколько лет тому назад.

Она посмотрела в лицо Гонзаго и прибавила:

– Но почему вас это так заинтересовало, мсьё принц?

Гонзаго был человеком, которого никогда нельзя застать врасплох. Взяв ладонь доньи Круц, он с отцовским укором произнес:

– Меня интересует все, что связано с вами, моя девочка. Расскажите же мне о юной Авроре, которая когда-то была вашей подругой.

Глава 7. Принц Гонзаго

Дворец Неверов

в плане представлял букву «Н». Личные покои Гонзаго размещались в правом крыле, в его конце, в том, который за тыльным фасадом основного корпуса углублялся в сад. Их обстановка являлась самой роскошной с безукоризненным вкусом оформленной частью дворцового интерьера. Здесь находился уютный кабинет, где мы недавно оставили родственников и друзей. Кабинет с одной стороны примыкал к большой спальне, – в глубине ее имелась просторная капитальная ниша, в которой располагался изящный будуар. С противоположной стороны кабинета была другая дверь, выводившая на подмостки, образовывавшие второй ярус и позволявшие подступиться к верхним стеллажам огромной занимавшей всю остальную часть крыла библиотеки. Кроме того из спальни и из кабинета были запасные выходы в узкий коридор, шедший вдоль жилых помещений по второму этажу, а вдоль библиотеки – по первому. Спустившись по лестнице, можно было пройти к книжным полкам, находившимся внизу. Лучше этой библиотеки не было во всем Париже. Гонзаго был хорошо образован, прекрасно владел латынью, знал античных писателей Греции и Рима, если требовалось, проявлялся как искушенный теолог и тонкий знаток философских течений. Ему не было бы цены, будь он порядочным человеком. Но в том-то, увы, и беда. Его можно сравнить со сказочным принцем. Едва появившись на свет, он был уложен в золотую колыбель. К новорожденному пригласили фей. Они одарили принца всем, что можно пожелать: богатством, славой, здоровьем. Но в конце праздника явилась последняя фея, которую забыли пригласить, и в отместку она наградила новорожденного таким пороком, который свел на нет предыдущие дары.

Гонзаго был красив. Гонзаго родился в очень богатой семье, имевшей кровные узы с королевской, был наделен отвагой, которую не однажды проявлял на деле, умен и образован, мало кто так, как он, владел словом, его деятельность на дипломатическом поприще была образцом, – его речи цитировались. При дворе все были очарованы его обаянием, но… Но при всем том у него не было ни стыда ни совести. К тому же его прошлое тяготило и отравляло его настоящее. Однажды встав на преступную стезю, он уже не в состоянии был с нее свернуть. Для того, чтобы укрыть старые грехи ему приходилось впадать в новые. Угрызений совести он не испытывал потому, что не верил в Бога. Нет необходимости пояснять читателю то, что донья Круц была ему нужна лишь как инструмент, как орудие для осуществления хитроумного замысла. Он долго искал девушку подходящей наружности, и вот наконец нашел. Донья Круц лучше всех остальных отвечала его главному требованию: в ней можно было обнаружить внешнее сходство, очень отдаленное, разумеется, но достаточное, чтобы какому-нибудь одному не слишком щепетильному наблюдателю пришло на ум произнести вслух: «в ней присутствуют фамильные черты», – и дело сделано, – тогда признают и остальные.

Но произошло непредвиденное. Донья Круц, услышав легенду о том, что она дочь принцессы, наивно в нее поверила и расчувствовалась до слез. Но ее волнения все же были меньшими, чем то, которое вслед за тем испытал Гонзаго, узнав о ее подруге по имени Аврора. Принцу пришлось употребить дипломатический талант, чтобы скрыть свои переживания, и все равно в полной мере это ему не удалось. Последние слова принца все – таки донью Круц не убедили. В ней появилось сомнение. Для того чтобы сомневаться женщине не обязательно понимать. Но все – таки, что могло так встревожить этого сильного, уверенного мужчину? Она произнесла имя Аврора. Имя довольно редкое, – почему оно так странно подействовало на принца? Услышав слово «Аврора», суеверный Гонзаго подумал: «Это предзнаменование». Предзнаменование чего? Гонзаго верил в судьбу, верил в звезды, – по крайней мере, в свою звезду. Эта звезда его предостерегала: «Бойся разоблачения!» Восемнадцать лет он пытался найти пропавшую наследницу Невера. Живую или мертвую. Безрезультатно. И вот теперь, когда он решился на отчаянно рискованный шаг, звезда судьбы его останавливала.

Останавливала произнесенным доньей Круц именем «Аврора».

В саду послышался шум голосов. Наверное, там не поладили занятые строительством контор рабочие. Будто из любопытства к скандалу, но на самом деле, чтобы перевести дух и справиться с волнением Гонзаго подошел к окну. Оно выходило напротив окон спальни принцессы, расположенной в левом крыле симметрично к спальне принца. Все ее окна были зашторены тяжелыми занавесками. Донья Круц тоже заинтересовалась происходившим в саду и поднялась, чтобы выглянуть в окно.

– Не подходите сюда! – остановил ее принц. – Нельзя, чтобы вас раньше времени увидели.

В саду, как муравьи, сновали люди: перетаскивали на веревках и складывали под ограду срубленные стволы, на освободившемся пространстве сколачивали из досок кабинки. Гонзаго не обращал на них внимания. Его задумчивый взгляд был устремлен на окна принцессы: «придет ли она?» – думал он.

Донья Круц недовольно опустилась на стул. «Как бы то ни было, – продолжал размышлять Гонзаго, – сегодня будет решительный бой. Во что бы то ни стало я должен узнать…»

Когда принц уже собирался вернуться к юной собеседнице, он внезапно распознал среди мельтешившихся в саду рабочих согбенную фигуру того чудака, что недавно потряс собравшуюся в главном дворцовом зале публику; – горбуна, снявшего за непомерную цену будку пса Медора. Держа под мышкой книгу, (судя по переплету, это был часослов – молитвенник), он рассеянно оглядывал верхние окна дворца. На мгновение взгляд горбуна задержался на покоях принцессы, затем опустился вниз, туда где у заднего торца левого крыла находилась приобретенная им недавно конура. В любую другую минуту Гонзаго проследил бы за странным нанимателем до конца, – в его правилах было ничего не оставлять без внимания. Если бы он еще на несколько мгновений задержался у окна, то увидел бы, как с крыльца, ведущего в покои принцессы, спустилась ее горничная, как она подошла к горбуну, как тот на ходу бросил ей несколько слов и передал молитвенник, после чего горничная вернулась в дом, а горбун исчез. Но сейчас мысли принца были заняты другим. Ему было важнее то, о чем начала говорить донья Круц.

– Слышите, как раскричались? Это новые квартиранты торопят строителей, – сказал Гонзаго, возвратясь к своему креслу. – Так о чем, бишь, мы с вами, дорогое дитя?

– Об имени, которое я буду носить.

– Ах, да. Да. Конечно же, о вашем настоящем имени «Аврора». Но мы говорили еще о чем-то другом. Эти шумливые наниматели меня отвлекли, и я запамятовал…

– Неужто, запамятовали, принц? – донья Круц лукаво улыбнулась. Гонзаго наморщил лоб, будто силясь вспомнить.

– Ах, да, верно. Вы говорили о какой-то девушке, вашей ровеснице, с которой вы подружились и которую тоже звали Аврора.

– Да, мсьё принц, она была очень хороша собой, и такая же, как я, сирота.

– Вот как? Вы с ней встретились в Мадриде?

– В Мадриде, мсьё.

– Она испанка?

– Нет, – француженка.

– Француженка? – переспросил принц, изо всех сил пытаясь показать, что эта тема ему не интересна. Он даже зевнул. Но похоже, однако, пока что он старался зря. С очаровательной физиономии доньи Круц не исчезала озорная усмешка.

– Кто же ее опекал? – словно из вежливости поддерживая беседу, продолжал принц.

– Одна пожилая женщина.

– Разумеется. Но кто платил дуэнье.

– Какой-то господин.

– Француз?

– Да, француз.

– Молодой, – старый?

– Молодой и очень красивый.

Она взглянула на Гонзаго. Тот весьма искусно второй раз изобразил зевоту.

– Но почему вы говорите со мной о вещах, которые вам неинтересны, принц? – донья Круц теперь открыто иронизировала. – Я никогда не подозревала, что вы так любопытны, монсиньор.

Гонзаго понял, что игру с доньей Круц нужно вести тоньше и осторожнее.

– Вы ошиблись, дитя мое, – я совершенно не любопытен. Меня не интересует сами по себе ни эта девушка, ни этот мужчина. Спрашиваю же со вполне определенной целью. Поверьте, есть на то основания. Кстати, как звали этого господина?

На сей раз юная красавица явно не желала отвечать.

– Я забыла, – сухо ответила она.

– Но возможно, если вы захотите вспомнить… – с улыбкой, словно играя, настаивал Гонзаго.

– А вы поднапрягите память… давайте будем вместе вспоминать… ну – с, итак…?