Горчаков. Пенталогия

Пылаев Валерий

Наверное, здесь я должен был задать какой-то вопрос — но на ум приходили или до смешного бестолковые, или откровенно риторические. Так что я предпочел промолчать… и, похоже, даже набрал в дедовых глазах пару очков.

— Петр Александрович — человек большого ума. Можно сказать, выдающегося, — продолжил дед. — Но не всем его словам стоит доверять безоговорочно. Даже великим иногда свойственно заблуждаться.

— И в чем же он заблуждается? — поинтересовался я.

— В первую очередь Багратион переоценивает принцип государственной власти. — Дед явно ожидал, что придется уточнять. — И, как ни странно, недооценивает

власть самого государя. Или государыни — дай Бог здоровья Екатерине Александровне.

Сложно. Не настолько, чтобы совсем уж не понять, но…

— Я не стану спорить: в отдельных случаях Империя оказывается куда устойчивее пары десятков княжеств — как это было раньше, — снова заговорил дед. — У централизованной системы масса достоинств. Но не стоит путать причину и следствие. Власть держится на личности, на самой фигуре государя — но никак не наоборот… Ты знаешь, сколько лет Романовы занимают престол?

Снова экзамен? К счастью, вопрос оказался достаточно легким — так что врасплох меня не застал.

— Триста… Триста пятьдесят с небольшим.

— Именно, — кивнул дед. — Достаточно долго. И за это время династия дала стране как великих правителей, так и откровенно бездарных. И не нужно быть знатоком истории, чтобы заметить занятную картину: воцарение на престоле невыдающейся личности всякий раз приводило к возвышению примерно десятка дворянских родов. Как правило — из числа наиболее древних и могучих, хотя — надо признать — случались и исключения.

— И это значит?..

— Что реальная власть в России — впрочем, как и во всем мире — принадлежит родам, — усмехнулся дед. — Которым также принадлежит большая часть и земель, и промышленности, и, разумеется, капиталов. И славному роду Романовых в свое время… скажем так, просто повезло.

— Опасные слова, — проворчал я. — Я бы на твоем месте не стал…

— Я не боялся говорить так двадцать лет назад, тридцать и сорок. — Дед откинулся на спинку кресла. — И уж тем более не боюсь сказать сейчас. И опасного в них уж точно не больше, чем в иллюзиях незыблемости императорской власти. Самодержавие, основанное на одной лишь идее самодержавия, не стоит и ломаного гроша. И те государи, которые об этом забывали…

— Правили недолго? — догадался я.

Говорить почему-то хотелось вполголоса. Вряд ли кто-то в усадьбе осмелился бы подслушивать нас… И все же. Беседа явно принимала занимательный оборот. И таких откровений от деда я не ожидал.

Интересно, что же последует за ними.

— Правили крайне недолго. — Дед щелчком пальцев запалил трубку. — И их быстро сменяли более разумные. Которые понимали, что для государства, в сущности, не так уж и важно, чей именно зад займет трон в Зимнем.

— Звучит так, будто ты лично участвовал в каком-нибудь дворцовом перевороте.

— Я лично участвовал в кое-чем пострашнее переворотов, — сказал дед. — А запредельные амбиции редко идут на пользу. В конце концов, я-то как раз всегда понимал, что трон… В общем, если бы мне так уж сильно хотелось, нынешний наследник престола, возможно, даже носил бы фамилию Горчаков. Но сейчас речь не об этом. — Дед выпустил из ноздрей сизый дым. — Ты должен понять, на чем по-настоящему держится государство.

— Хочешь сказать, что на одних родах? — Я сложил руки на груди. — А как же армия, в конце концов? Наполеон…

— Проиграл битву под Смоленском. —

На лице деда отразилось явно удовольствие — похоже, ему уже случалось в пух и прах разбивать подобное аргументы. — А вместе с ней проиграл и войну. И вовсе не потому, что у него не было сил противостоять пушкам, кавалерии и пехоте — этого-то у него как раз еще оставалось достаточно.

— Тогда — почему?

— Коротышка имел глупость поссориться с Россией. И с Англией. И еще с несколькими державами. — Дед на мгновение задумался. — А после поражения перестал устраивать еще и тех, кто раньше принимал его сторону. Первыми переобулись немецкие аристократы, а за ними и вся Европа.

— Наполеон потерял поддержку родов… — проговорил я.

— Именно. — Дед отсалютовал мне мундштуком трубки. — А регулярная армия нашего тезки-Императора, в общем, только собирала трофеи. Которых было немало.

Не то, чтобы дед нарисовал однозначно стройную, ту самую «истинную» картину мира. Но то, о чем говорил Багратион, теперь уже казалось плоским, упрощенным. Предназначенным для недорослей — но никак не для Одаренных, которым суждено обрести высшие ранги могущества.

— Но для чего тогда вообще нужно… все это?

Я постучал себя по юнкерским погонам с вышитой золотом буквой «В» — Владимирское пехотное. Дед наверняка заранее знал любые мои вопросы и аргументы — как и ответы на них. Но все равно хотелось спорить. Видимо, оттого, что его правда почему-то казалось мне менее приятной и правильной, чем правда Багратиона.

А может быть — просто менее романтичной?

— Армия — могучая сила. И в схватке бестолкового дворянского сынка и винтовки я бы поставил на винтовку. — Дед усмехнулся, пожимая плечами. — Но солдаты всегда защищают интересы тех, в чьих руках деньги и власть… настоящая власть. Багратион говорил тебе о Соединенных Штатах?

— Нет. — Я зажмурился и помотал головой, пытаясь понять, к чему этот вопрос. — А должен был?

— Не должен. Но это один из его излюбленных примеров, — ответил дед. — Самостоятельное государство, достигшее расцвета и небывалого технического прогресса без власти Одаренных.

— Хм… — задумался я. — Разве это не так?

— Нет. — Дед был беспощаден. — Это — уж извини — полнейшая чушь.

— Но…

— Бред, — отрезал дед. — Сивой кобылы. Американский президент занимает свой пост ровно столько, сколько он устраивает главу Британского содружества. То есть — короля Англии. И как только он имеет глупость… перестать устраивать — его весьма быстро меняют на другого. — Дед прошелся по Штатам с явным удовольствием. — А если не веришь — можешь поинтересоваться, с какими пошлинами через океан идет американский экспорт: полуфабрикаты, хлопок, сырье… машины, в конце концов — в них ты соображаешь получше меня.

Возразить мне было нечего — хотя бы потому, что про эти самые пошлины я не знал ровным счетом ничего.

— Кажется, понял. — Я откинулся на спинку стула. — Почти все. Кроме одного: зачем ты вытащил меня из училища? Или этот разговор не мог подождать хотя бы до первой увольнительной?

— Мог бы, — сварливо отозвался дед. — Не думай, что мне настолько скучно, что я готов лишать тебя радостей военной службы только для того, чтобы поболтать.

— Сдается мне, — Я прищурился, — что и весь этот разговор о родах и государстве тоже состоялся неспроста.