Горчаков. Титулярный советник
Шрифт:
Я не возражал: даже ночные бдения, подъемы по команде и синяки от приклада трехлинейки были не столь мучительны, как часы, проведенные в гостиной очередной титулованной бабуси. Каждая великовозрастная княгиня или графиня, похоже, считала своим долгом сосватать мне внучку или, за неимением таковой, хотя бы племянницу.
Приходилось юлить. Юные девы все как на подбор оказывались теми еще красотками и наверняка могли похвастаться не только происхождением, но и манерами, неплохим потенциалом Дара, образованием – а то и капиталами. Но на них совершенно не было времени! Не то чтобы жизнь всерьез пыталась
Редкие часы, когда я мог хотя бы побыть наедине, выпадали или перед сном, или на рассвете – но и их приходилось тратить на документы или чтение книг. В последнее время мое социальное положение росло заметно быстрее знаний, и пробелы в образовании из внушительных грозили превратиться в катастрофические.
Но не сегодня. К черту. Когда голова похожа на чугунный горшок, пялиться в цифры отчетов все равно без толку.
Умывшись, я накинул рубашку и спустился вниз, в гостиную. Занял любимое дедовское кресло и взял со столика свежую газету. Судя по тревожным заголовкам, в стране действительно творилось что-то из ряда вон выходящее. Забастовки, убийства в крупных городах, крах высших чинов – а теперь еще и беспорядки в полках в губерниях за Уралом.
Да уж. Опальный генерал Куракин удрал из столицы, но, похоже, продолжал действовать там, куда не дотягивались даже длинные руки Третьего отделения. Зная Багратиона, он наверняка поднял всех – и своих людей, и полицию… а может, даже военных.
Одному Богу известно, скольких жизней стоил покой хотя бы в столице.
– Доброго утра, ваше сиятельство. Сегодня вы рано…
На столик опустилась дымящаяся чашка на блюдце. Утренний кофе мне теперь приносила Арина Степановна лично – честь, которой раньше удостаивались только дед, отец и Костя. И, сколько я ни пытался ворчать, ругаться – а то и вовсе приказывать, – хранительница усадьбы больше не называла меня по имени, Сашей. Только на вы» и уже набившее оскомину «сиятельство». Как говорят французы – noblesse oblige, положение обязывает.
И, видимо, обязывает не только меня.
Но привыкнуть я все равно никак не мог. Дежурная учтивость и этикет… нет, не то чтобы сделали Арину Степановну чужой или выстроили какую-то стену – но я все равно чувствовал, что приподнялся над простыми смертными еще на ступеньку или две – и впереди таких ступенек еще немало.
И рано или поздно я заберусь так высоко, что вполне могу перестать замечать тех, кто остался внизу.
– Не спалось, – вздохнул я, протягивая руку за кофе. – Пожалуй, сегодня просто почитаю газету… до завтрака.
– Ничего там интересного, Александр Петрович, уж поверьте. Опять про вашу светлость гадости пишут.
Это где? Про меня, да еще и в самом важном столичном издании?
А, нет – показалось. Заметил на столике еще одну газету: потоньше, с бумагой не самого лучшего качества – да и в целом не самую… выдающуюся. Уж не знаю, кому взбрело в голову принести сюда свежий выпуск «Вечернего Петербурга» – ни я, ни Андрей Георгиевич, ни уже тем более дед такое не читали.
И все-таки принесли. Уж не для того ли, чтобы газетенка попалась мне на глаза?
– Александр Горчаков-младший, – прочитал я вполголоса. –
Даже так?.. Сильно.
Несмотря на звучный заголовок, статья (здоровенная, на весь первый разворот) не рвала с места в карьер, а набирала обороты постепенно. Для начала автор припомнил мои прегрешения полугодичной давности: гонку по Невскому и драку в больнице. Даже вскользь упомянул о дуэли с Воронцовым – не называя имен и мест, без конкретики, намекнув на «последствия, которые вполне могли стать трагическими».
Потом прошелся по тому дню, когда погиб Костя, а я еле удрал от таинственных штурмовиков в черном, попутно уложив где-то с десяток. И если в прошлой статье все это преподносилось чуть ли не как геройство, то теперь и о заговоре, и о реальных виновниках всего, и даже деда, который собрал целую маленькую армию, будто забыли. А мои поступки выглядели банальной вендеттой слетевшего с катушек малолетнего аристократа.
Бред сивой кобылы. Но и в него наверняка кто-то поверит.
После короткого, но сочного описания стрельбы в центре столицы автор ненавязчиво перешел к моему моральному облику. Я на мгновение даже сам чуть не поверил, что являюсь избалованным недорослем, этаким прыщом на лице всего дворянского сословия, вся жизнь которого посвящена увеселениям, разврату и прочим удовольствиям.
Статья чуть ли не открытым текстом заявляла: Горчаков-младший снова взялся за старое и гоняет по городу на автомобиле сомнительной конструкции. Целыми днями не появляется в военном училище, наплевав на устав. Регулярно посещает светские мероприятия и, ко всему прочему, еще и меняет женщин как перчатки.
И если трогать Гижицкую разумно не стали, то Настасье досталось по полной. Вдоволь поиронизировав над ее конструкторскими талантами, автор перешел к тем «талантам», которые очаровали избалованного и недалекого князя Горчакова. Далее в ход пустили щедро навешанные ярлыки вроде «безвкусица», «вульгарность», «дурные манеры»…
От всего этого буквально веяло не просто желанием уколоть, пройдясь по громким и злободневным темам, но и обидой. Жгучей, настоящей и какой-то… личной. Так что я совсем не удивился, прочитав в конце статьи имя автора: Вернер Е. С.
Не зря говорят: нет ничего страшнее оскорбленной женщины.
Мы не виделись с Леной… Сколько же? Две недели? Три? Месяц – или еще больше? Да и до этого наши встречи неизменно получались тайными, недолгими и всякий раз заканчивались в ее крохотной квартирке под крышей. А иногда – там и начинались. Я не спешил выходить с ней в свет, да и сама она как будто куда больше интересовалась работой, чем личной жизнью. Не задавала лишних вопросов, не требовала…
Но, видимо, все-таки хотела. И, не получив, решила отомстить. Холодно и беспощадно, пустив в ход весь свой небогатый, в общем-то, арсенал журналиста. Не то чтобы статья в желтой газетенке могла всерьез повлиять на мою репутацию – слишком хорошо меня теперь знали все, чье мнение в обществе по-настоящему чего-то стоило.
И все же.
Вишенкой на торте стала смерть Штерна. Разумеется, госпожа Вернер ни в чем меня не обвиняла. Лишь констатировала факт: после встречи со мной крупного промышленника с безупречной репутацией хоронили почти без свидетелей, ночью и в закрытом гробу.