Гордая американка
Шрифт:
– Чего же вы еще ждали? Вы повели себя со мной просто подло! Вы меня…
– Обнял… ибо мечтал об этом днями, ночами, целыми неделями. Я больше не могу молчать об обуревающих меня чувствах. Умоляю, зайдите на минуточку!
– Чтобы я зашла к вам?!
– Не ко мне. Я заказал это купе на имя несуществующей дамы, которая, естественно, не поспела к поезду. Я занимаю следующее купе. В соседнем с вашим купе вы не найдете ничего, кроме цветов.
Продолжая пожирать ее глазами, он толкнул дверцу, продемонстрировав ей настоящий лес из роз.
– Видите? Это
– И не мечтайте! Это недостойно меня.
– Достоинство! Только это слово я от вас и слышу! Но как вы поступаете с моим достоинством? Неужели вы считаете, что в мои привычки входит преследовать подлинную леди просто ради удовлетворения банальной похоти? Стоило мне увидеть вас тогда, на бульваре Мадлен – и я был ослеплен, очарован, околдован… Вы, с вашими белокурыми волосами, буквально светились! Если я позволил себе пойти за вами следом, то это был не машинальный рефлекс мужчины, которого влечет к миленькой девушке, но настоятельная потребность. Мне казалось, что, потеряв вас, я на всю жизнь лишусь чего-то очень важного…
– Вы не говорите всей правды: вы меня действительно потеряли, что не помешало вам появиться в «Максиме» с этой роскошной особой… кажется, Лианой де Пужи?
– Вы несправедливы, как все женщины! Лиана – просто друг, чудесная женщина, которой искусство жить, набожность и благородные чувства помогают преодолеть недостаточно уважаемое происхождение. Она вполне могла бы быть принцессой… Возможно, она ей станет!
– Понимаю. Вы искали в ее обществе утешения, ибо, потеряв меня, погрузились в траур…
– Как это ни покажется вам странным, именно так и обстояло дело. Сжальтесь же, снимите эти ваши американские доспехи, не будьте такой самоуверенной, попробуйте всего на мгновение проявить человечность! Побудьте такой же женщиной, как все остальные – чувствительной, хрупкой, способной проявить слабость…
– Где же у вас логика? Будь я такой же женщиной, как все остальные, разве вы забрались бы сюда? Кстати, я никак не дождусь объяснения, что вам тут понадобилось.
– Я уже сказал: я пришел говорить с вами, умолять вас…
– Но главное – застать меня врасплох и довести до победного конца низкий замысел соблазнителя!
Огонь страсти, горевший в глазах молодого человека, принял оттенок ярости.
– В таком случае, сударыня, я бы нагрянул к вам несколько позже, чтобы уж наверняка застать беззащитной.
– О, что за невиданная дерзость! Вы бы позволили себе вломиться ко мне и…?
– И сделать вас моей, не оставив вам ни малейшего шанса оказать сопротивление. Возможно, открыв благодаря этому, какая женщина дремлет у вас внутри, вы бы простили меня.
– Никогда! О, никогда! Какой ужас!
– Я действительно мог бы так поступить, если бы не питал к вам столь сильной любви. В том-то и беда, что я вас люблю…
– Это вы-то любите? – Она попробовала рассмеяться, но смех прозвучал ненатурально.
– Разве в это так сложно поверить? Александра, будьте же хоть на минуту честны сама с собой!
– Отчего же мне не кокетничать, раз вы признаете меня красивой?
– Кокетство… и лицемерие! Либо в жилах ваших мужчин течет вода, а не кровь, либо они выкованы из неведомого мне металла. Как не лишиться рассудка, когда столь обольстительная женщина день за днем обдает вас ароматом своих духов, пленяет улыбкой; когда она подчиняется вам под звуки вальса, полуприкрыв свои прекрасные очи, когда вы видите, как округляются ее губы в опасной близости от ваших? Весь Париж знает, что я влюблен в вас, – и вы будете настаивать, что не имели об этом понятия?
Оба умолкли. Страсть, бушевавшая в груди у Фонсома, преобразила его. Никогда еще Александра не видела его таким красивым… и таким опасным. Ей внезапно захотелось избавиться от того, что он именовал ее доспехами, протянуть к нему руки, позволить ему обнять ее, унести неведомо куда, утопить в бурном потоке своей любви, которую так жаждало познать ее не до конца разбуженное тело. Под атласом корсета и кружевами декольте сердце ее билось, как сумасшедшее. Оно требовало: «Сдайся!» Но гордыня в очередной раз пришла ей на выручку.
– Признаюсь: я именно к этому и стремилась, – тихонько проговорила она, но тут же добавила: – Боюсь, вам никогда не удастся понять нас, американок. Верно, мы… не очень-то боимся рисковать. Мы не в силах отказать себе в том, чтобы обзавестись тем, кого мы зовем «admirer», то есть обожателем, однако у нас существуют строгие правила игры, установленные раз и навсегда. – Иными словами, у вас мужчина позволяет, чтобы его дурачили, высмеивали, превращали в комнатную собачонку, и не осмеливается подать голос протеста?
– А как же! Ведь это и так большая честь – когда красивая, видная дама позволяет ему сопровождать ее и оказывать всяческие милые услуги, делающие жизнь столь приятной…
Жан взирал на нее с неприкрытым изумлением. Горизонты, которые она ему приоткрывала, оказались недоступными его пониманию.
– И ваши… обожатели никогда ничего не просят в порядке компенсации своего внимания?
– Естественно, нет. Увы, иногда случается, что женщина забывает о своем долге и позволяет себе дать ему больше, чем требуют приличия, но в таком случае ей следует подальше спрятаться, иначе окажется под ударом ее место в свете, ее репутация в обществе…
Как ни был поражен герцог, тут он не удержался от смеха:
– Начинаю верить, что вам удалось воспитать новую расу мужчин – надеюсь только, что она приживется только по вашу сторону Атлантики.
– Не знаю никого, кто жаловался бы на такое положение, – с достоинством ответила она. – Наши мужья убеждены в нашей честности, а поскольку они в большинстве случаев трудятся, мы избавляем их от тревог, хотя ничто не мешает нам немного поразвлечься, нисколько не мучаясь угрызениями совести.
– И это вы зовете цивилизацией? Тогда трудно удивляться, что столько ваших соотечественниц предпочитают выходить замуж в Европе.