Гордое сердце

Бак Перл С.

— Приготовить что-нибудь на ужин? — спросила мать.

— Все уже готово, только разогреть. Но я вернусь раньше.

— Хорошо, — сказала мать и пролистала страницы до рассказа. Когда она стала читать, на ее лице появилось отсутствующее выражение.

Сюзан закрыла за собой дверь, вышла на яркий свет весеннего послеобеденного дня и направилась по улице к остановке автобуса. Она попросит водителя, чтобы тот высадил ее поближе к воротам усадьбы Грейнджера. Потом она пойдет вверх по тропинке под старыми разлапистыми канадскими елями и потом, и потом — она не могла представить себе, что потом случится. Пожалуй, она войдет в дом, где великий скульптор создает свои

произведения, будет слушать его, когда он будет рассказывать ей, что он собирается сделать, и будет спрашивать у него обо всем, на что она сама не нашла ответа, на что никто, с кем она когда-нибудь встречалась и кого знала, не мог ответить. Всю жизнь она была как одинокий путник в темном лесу, из которого она теперь выходит на свет. Она будет учиться, узнает, как создать то, что она себе наметила.

Но когда Сюзан вышла перед воротами усадьбы Грейнджера, то попала на совсем иную почву. Ей стало страшно. Что же она начинает, и чем все это кончится? Возможно, она бы вернулась, снова вошла бы в автобус, если бы он не тронулся с места и не исчез в облаке пыли. Возможно, она повернулась бы и ушла, если бы ночью не провела целые часы без сна, если бы не воображала себе этот момент, если бы не мечтала о нем и при этом не подавляла свои мечты. Уже ночью она знала, что пойдет; желание поговорить с Дэвидом Барнсом было слишком сильным, чтобы она могла в этом себе отказать.

— Что случилось? — спросил в полусне Марк, когда она зажгла свет, так как не могла оставаться в темноте. Ей надо было убедиться в существовании комнаты, своей постели и бельевого шкафа.

— Ничего, — сказала она и погасила свет.

А теперь Сюзан входила в ворота точно так, как это виделось ей во сне, прошла между развалившимися столбами из красного кирпича, направилась вверх по широкой, извивающейся дороге, посыпанной песком, к колоннам старого дома в колониальном стиле. Она поднялась по ступенькам к дверям и позвонила. Никто пока что не заботился о ремонте ветшающего дома. Ступеньки расшатались, и доски ходили у нее под ногами. Ее мечта закончилась у дверей. О том, что случится за дверями, у нее не было предчувствия. Может быть, у него будет высокая фигура, суровый вид; эдакий титан, создающий титанов, великий, как его произведения.

Двери распахнулись, и в них появился маленький мужчина с густыми черными усами. Он был на несколько дюймов ниже Сюзан, с животиком и покатыми плечами. Она бегло осмотрела его руки — большие, сильные, как у шахтеров, ногти были грязными.

— Что вам надо? — спросил он грубо.

— Я Сюзан Гейлорд. Меня послал Майкл.

Он смотрел на нее из-под черных, мохнатых бровей и черных, растрепанных волос. Он был волосат, как горилла.

— Так это вы та девушка, — сказал он. — Проходите. Это хорошая голова, но отвратительно отлита. Сама бы вы ее могли отлить лучше.

— Я очень плохо разбираюсь в литье, — призналась она со стыдом. — Кое-какую информацию я нашла в справочнике для скульпторов, про который я когда-то прочла объявление.

Он не ответил. Она прошла за ним в комнату, которая некогда в усадьбе Грейнджера служила для приемов. В ней было полно ящиков, коробок и полураспакованных скульптур.

— Садитесь, — сказал он, и Сюзан присела на ящик, ничего не замечая вокруг.

— Так что же вам, собственно, нужно? — резко спросил он.

— Не знаю, — сказала Сюзан. — Собственно говоря, не знаю, хочу ли я вообще чего-либо.

Толстым указательным пальцем он потер свой широкий, плоский нос.

— Вы тут минуточку побудьте и осмотритесь, пока не припомните, зачем пришли, — сказал он кисло. — Через минуту я вернусь.

Если вас тут уже не будет, значит, вам от меня ничего не надо.

Он встал с ящика, на котором сидел, и вышел из помещения шагом неотесанного матроса. Сюзан осталась одна. Но через мгновение обнаружила, что она не одна. Фигуры из мрамора и бронзы, которые не существовали для нее, когда она входила, начали внезапно оживать, каждая своим собственным образом. Когда она принялась изучать одну за другой, по очереди начали раздаваться голоса. Тут были два танцора, мужчина и женщина, виднеющиеся из-под обшивки и мешковины, в которую они были завернуты. Здесь были люди с какого-то острова с длинными, хрупкими телами, плоскими лицами и косо посаженными, глубокими глазами. Присевшая женщина с обернутой головой и склонившийся над нею мужчина. Они разговаривали друг с другом, а не с Сюзан. Она слышала их шепот, слышала слова, которые не понимала. Минуту она стояла перед ними, видела, как двигаются их гладкие, изящные и все же сильные тела, и ждала, когда эти творения человеческих рук покинут свои места и разойдутся в разные стороны. Определенно, он их видел где-то в античном храме или на побережье теплого моря. Она подошла к фигуре тихой женщины, чего-то ждущей женщины, руки которой были сжаты, а голова склонена. Ее глаза под тонкими бровями глядели боязливо, выжидали; из недр теплого мраморного тела исходил вопрос: «Кто-нибудь видел моего суженого? Кто-нибудь видел, что он идет ко мне?»

За спиной Сюзан стояла скульптура в натуральную величину. Она посмотрела внимательнее и узнала Майкла. Его красивое тело было нагим, пальцы сжаты в кулаки. А вокруг стояли упакованные ящики, в которых лежали загадочные фигуры. Она с трудом удержалась, чтобы не вытащить скульптуры из ящиков и не освободить их, чтобы посмотреть на них.

На столе лежала небольшая кучка глины. Сюзан подошла, отделила кусок, который нетерпеливо и с чувством размяла. Все это время она тосковала по этому пластичному материалу. Она размяла ее и взяла в руки. Глина лежала у нее на ладонях, отмеченная отпечатками ее пальцев; она ловко преобразила ее в подобие лица.

— Что это вы делаете?

Его пронзительный голос смутил Сюзан так, что она дернулась. Из-за плеча за ней следила его усатая физиономия.

— Не знаю, — пискнула Сюзан и подала ему глину.

Он взял ее и долго смотрел. Это был грубо вылепленный его собственный профиль; Дэвид Барнс узнал самого себя.

— Что я могу для вас сделать? — спросил он.

— Научите меня тому, что мне надо знать, — попросила она.

Он отложил кусок глины и начал прохаживаться между скульптурами, которые были намного больше его самого.

— Баба! — услышала она его тихое ворчание. — Черт, черт, черт, почему это дано именно бабе?! — Он перестал ворчать, обернулся и яростно посмотрел на нее. — В вас, однако, есть сила, — сказал он. — У вас силы не меньше, чем у мужчины.

— Да, сила у меня есть.

— Вы обязаны ее иметь, но сила — не главное. Здесь нужно кое-что еще, — сказал он и вытащил из кармана грязную, мятую кепку из твида. — Ладно, идем! — крикнул он.

— Куда?

— Куда угодно, где находятся ваши работы. Мне нужно увидеть что-нибудь, помимо той ужасно отлитой головы. Мне придется учить вас с самого начала. Видите ли, вам придется научиться все делать самой, отливку и вообще все. Все сегодня думают, что они слишком благородны для этого. Они лепят своих натурщиц, лениво мнут глину, а затем отсылают незаконченную работу, чтобы ее доделал кто-то другой. Я так не поступаю. Я делаю работу от начала до конца. И потому она такова, какова есть.