Горец
Шрифт:
— Можем мы выследить её? — спросил Виктор. — Или их?
Фаллон кивнул.
— Ну конечно. Без проблем. Это будет не быстро, естественно. Но… — Он бросил кислый взгляд на ближайших Кощеев. — Поскольку у них, по крайней мере, хватило ума обратиться к нам пока не прошло слишком много времени, следы всё ещё хороши. Ещё пара дней и всё было бы совсем по-другому.
— Тогда вперед.
Они направились по следу, улавливаемому детектором. Впереди шли Виктор и гражданин сержант Фаллон, рядом с ними ещё три солдата ГБ из отделения Фаллона. Виктор и Фаллон не удосужились
Виктор искоса взглянул на Фаллона. Гражданин сержант был слишком поглощен показаниями трассера, чтобы заметить испытующий взгляд. На его узком, заостренном лице не было никакого выражения, кроме напряженной сосредоточенности.
Как у охотящегося ястреба. Что, как знал Виктор, было удачным сравнением. Фаллон былхищником — и охотился на добычу покрупнее четырнадцатилетней девочки.
И в этом, конечно же, была ещё одна причина, по которой Дюркхейм послал с Виктором Фаллона и его отделение. Узколицый человек был на самом деле палачом. И целью его топора была шея Виктора.
Наблюдая за митингом, Антон был поражен иронией ситуации. На самом деле он не одобрял подобных собраний. При всей упрямой воинственности грифонских йоменов в отношении дворянства, горцы вовсе не были политическими радикалами. В конечном счете они были консервативной компанией. И особенно это было справедливо в отношении существенной их части — где-то трети всего населения — которая принадлежала ко Второй Реформаторской Римско-католической Церкви. Секты, которая сохранила исконное почтительное отношение к монархии и послушание власти в целом.
Сам Антон был воспитан в этой вере. И хотя с возрастом посещение церкви стало для него более культурным, чем религиозным мероприятием — его бас высоко ценился в церковном хоре, да и сам он любил петь — его карьера флотского офицера нисколько не поколебала его политических убеждений. “Сильная монархия зиждется на крепких йоменах” — вот каков был центральный принцип грифонских горцев. Их вражда с дворянством, в определенном смысле, была противоположностью радикализма. В конце концов, именно грифонские дворяне— не простолюдины — постоянно пытались низвергнуть установленный порядок.
Поэтому, при виде огромной толпы бедняков-иммигрантов набившихся в амфитеатр, аплодирующих зажигательным речам и скандирующих отчетливо антигосударственные лозунги, Антон отчасти ощущал себя дьяконом, попавшим на шабаш грешников. Тем более, что неявное предназначение митинга было напрямую увязано с планом спасения его дочери. В определенном смысле онбыл ответственен за всё это позорное и неподобающее дело.
В чем-то его дискомфорт должно быть проявился. Сидящий рядом с ним на скамейке, расположенной высоко на галерке, Роберт Тай наклонился и прошептал:
— Говорят, подобные вещи заразны. Полагаю, передаются по воздуху.
Антон одарил его едким
— Но в вашем случае, наверное, это не сработает, — пробормотал он, выпрямляясь. — “Моя сила — сила десяти, потому что в сердце я роялист”.
Антон игнорировал шпильку. На подиуме далеко внизу Кэти была следующей в очереди к кафедре оратора. Во всяком случае ему так показалось, судя по тому, как она заерзала в кресле и начала торопливо перебирать написанные от руки заметки.
Антону пришлось заставить себяне ерзать. В его случае проблема была не столько в нервозности, сколько в том, что он разрывался от противоречивых побуждений. С одной стороны, его увлекала перспектива наконец-то услышать публичное выступление Кэти. Даже в молодости, в мантикорской Палате Лордов, графиня Тор была знаменитым оратором. Печально знаменитым, правильнее было бы сказать. Судя по тому, что он узнал после прибытия на Землю, в изгнании её репутация не померкла. Скорее наоборот.
С другой стороны…
Антон глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух. Его губы искривила гримаса самоосуждения.
“Угораздило же твердолобого горца влюбиться в чертову радикалку! Что, черт побери, со мной не так?”
Пытаясь отвлечься, Антон пробежался взглядом по амфитеатру. Он назывался “Солдатским Полем”, и оригинальный смысл названия давно был позабыт и похоронен под тысячелетним нагромождением мифов [7] . Постройка была настолько древней, что тут и там Антон даже заметил несколько участков из невероятно примитивного строительного материала называвшегося цементом.
7
стадион получил имя “Soldier Field” в 1925 году в память об американских солдатах погибших в Первой Мировой Войне
В течение веков, конечно же, оригинальная конструкция амфитеатра время от времени подвергалась перестройке и реставрации. В определенном смысле, в этом месте было что-то мистическое. От исходного стадиона мало что осталось, если не считать самого пространства. Компоненты и материалы, поддерживающие большой пузырь пустого пространства, оказавшийся сильно ниже современного уровня поверхности города, по ходу тысячелетия время от времени менялись. Но пустота оставалась на месте, как будто духи людей приходивших сюда — большинство из которых уже были позабытыми призраками — охраняли её от посягательств города.
Сюда в течение столетий приходили отверженные Чикаго, снова и снова, чтобы высказать свои жалобы и недовольство. А в основном, как подозревал Антон, просто чтобы окинуть взглядом единственное место Старых Кварталов, которое не было кривым и тесным. Единственное место, где роившиеся в городском гетто массы могли на самом деле взглянутьна себя и увидеть своё число.
Невероятное число, сказать по правде. Учитывая, что митинг организован был буквально мгновенно, размер толпы его потряс. Антон понятия не имел, сколько людей набилось в амфитеатр, но был уверен, что их число измерялось десятками тысяч.