Горечь таежных ягод (сборник)
Шрифт:
— Ничего, — отрезал старшина. — Посидишь трое суток, она у тебя сразу просветлеет.
«Вот зануда! — обозлился Павлик. — Перед ним хоть на коленях ползай, ему наплевать».
— Ну и пусть! Пожалуйста, сажайте. А я отсижу и опять приеду сюда.
— А я опять посажу.
— А я опять приеду.
— Хватит! — старшина стукнул по столу кулаком. — Пацан, а туда же, пререкаться! Садись вон там и не мешай.
Павлик уселся на указанный ему стул у окошка, демонстративно положил на подоконник недоеденный хлеб: да он лучше с голоду подохнет, чем станет принимать
Старшина что-то писал, и когда Павлик пригляделся, то удивился — во всяком случае, это была не «Записка об арестовании». Скорее всего старшина писал какое-то письмо на обыкновенном канцелярском листе.
Закончив писать, он вчетверо свернул листок, надписал адрес, фамилию (ну, конечно, письмо! Наверное, к начальнику гауптвахты). Потом достал из стола шахматы и с грохотом бросил их на стол.
— Играешь, ефрейтор?
— Играю, — Павлик подозрительно покосился. — Немножко.
— Тогда подвигайся к столу. Сразимся. Через час придет машина с продуктами. Вот на ней и отправлю тебя в город.
— На гауптвахту?
— Там видно будет, — серьезно сказал старшина. — Садись и играй. Если проиграешь, поедешь на гауптвахту. Выиграешь — тогда отпущу тебя подобру-поздорову. Так что старайся, ефрейтор.
«Ну дает! — изумился Павлик. — Или он большой шутник, или любитель поиграть с беззащитной жертвой. Ладно, поиграем, а там действительно видно будет».
Игра сразу же пошла споро, маневренно; вопреки ожиданию старшина в шахматах вовсе не был тугодумом, ходы делал уверенно, немедленно, почти не задумываясь. Конечно, Павлик не считал себя хорошим шахматистом, но в шахматных комбинациях, в общем-то, разбирался. Особенно любил решать шахматные задачи, печатавшиеся в солдатской окружной газете. Ему нравилось, что задачки схватывали самые кульминационные моменты. Поэтому, когда старшина неожиданно поставил коня на Ж7, Павлик сразу понял: через три хода будет ему мат.
— Так… так… — промычал старшина удовлетворенно. — Видно, все же придется заполнять «Записку об арестовании»…
— А собаки? — спросил Павлик.
Старшина завороженно смотрел на доску, сопел, довольно чмокал губами.
— Собаки… А собак нет… Нету собак. А вернее, есть. Кое-что есть…
Павлика вдруг осенило, он едва не подпрыгнул на стуле. Ну конечно! Как он раньше не догадался! Ведь старшина нарочно тянул, нарочно давал ему туманные двусмысленные ответы («есть, но не могу»). Он же сказал: «кое-что есть». Он намекал Павлику, чтобы тот «положил на лапу»…
Павлик незаметно дотянулся до брючного карманчика: там по-прежнему похрустывала вчерашняя «трудовая» десятка. Выковырял ее, не спеша опустил под стол руку и зажал десятку в кулак. Теперь оставалось только вручить ее по назначению.
Павлик ухватил свою белую королеву за резную корону и сделал бессмысленный ход — срубил пешку противника. Ему нужно было просто снять с поля какую-нибудь фигуру, чтобы положить ее на стол, а рядом с ней тихо и скромно положить десятку. Старшина непременно увидит и так же тихо и скромно уберет…
Однако старшина увидел не сразу. Поводя носом, он
— Муть, ефрейтор. Тут же нет никакой идеи.
Павлик заерзал на стуле, старательно вытирая о брюки потные ладони.
И тут старшина увидел десятку. Перевел взгляд на свою срубленную пешку и замер, изумленно открыв рот. Потом осторожно взял пальцами, развернул и похрустел ею, будто желая удостовериться, реальная ли это вещь.
— Твоя?
— Моя… — Павлик судорожно глотнул.
— Мне?
— Вам…
Старшина поднялся, швырнул десятку и вдруг разразился такой бранью, что Павлик сорвался со стула и кинулся к двери. Но старшина цепко схватил его за шиворот.
— Стой, лихоимец! Садись! Ах ты, паразит полосатый! Надо же, додумался: взятку сует. Да тебя судить надо, наглый щенок!
С налитыми кровью глазами старшина яростно метался по комнате, дважды пинал подвернувшуюся табуретку. Казалось, в комнатушку ворвался рассвирепевший бык.
Как знать, долго ли еще бесновался бы старшина, если бы на глаза ему не попался графин с водой. Он ополовинил его прямо из горлышка и только тогда сел. Минуты две сумрачно, исподлобья разглядывал Павлика.
— А я-то принял тебя за хорошего парня… А ты, оказывается, из молодых, да ранний. Ловкач. Где взял?
— На вокзале дали. Подносил чемоданы.
— Ну и то… — уже спокойнее сказал старшина. — Хоть заработанная честным трудом. Вытри нос-то. Воды попей.
Павлик налил стакан: графин дрожал в руке.
— Где там честным… Этот тип барыгой оказался. Деньги у него бешеные.
— Потому ты и решил мне их подсунуть?
— Ну да… И потом из-за собак. Как без них возвращаться?
— Охломон ты все-таки, — вздохнул старшина. — Хворост у тебя в башке. Как фамилия-то?
— Рыбин. Ефрейтор Рыбин.
Старшина смешал шахматы, сунул коробку в стол, в раздумье поскреб затылок.
— Да… Что же с тобой делать-то?.. Слушай сюда, Рыбин. Вот тебе письмо. Поедешь в город, найдешь школу — тут номер указан. В школе отыщешь пионервожатую Лену Клещенко. Передай привет и это письмо. Понял?
Павлик чувствовал, что под ним, как и вчера, легко, едва ощутимо закачался пол. Будто под ногами были огромные плавные качели, они то приближали, то отдаляли усатое лицо старшины. О какой школе, о какой вожатой он говорит? И при чем здесь собаки?
— Не понял, товарищ старшина.
— Ну это наши шефы. Пионеры-собаководы. Мы им даем иногда щенков для воспитания. Сейчас у них четыре молодых пса прошлогоднего помета. С начальной дрессировкой. Понял?
— Так точно! — Павлик вскочил и, принимая письмо из рук старшины, вдруг почувствовал, что готов от радости заплакать.
Нет, он не будет ждать машину, он поедет сейчас же, немедленно. Нельзя терять ни минуты.
— А вдруг пионеры раздали собак?
— Вряд ли, — сказал старшина. — Только если пограничникам. Да и то это через нас делается. Ну, ступай, Рыбин. И забери свою десятку. Вон она на полу, у стола. И истрать ее на доброе дело. Только так.