Горечь таежных ягод

Петров Владимир Николаевич

— Напрасно вы сапоги отдали. Сержант все-таки парень здоровый, а вы пострадавший. Теперь вот мерзнут ноги. Нехорошо.

— Ладно, — улыбнулся Белкин. — Не в сапогах дело. Лучше скажи, какая у нас перспектива?

— Перспектива? — Прибылов поерошил макушку. — Я думаю, неплохая, товарищ капитан. Уверен, прилетят за нами.

Тогда-то и раздался истошный вопль сержанта Вострухина. Размахивая руками, он сыпался с горушки, словно за ним гнался разъяренный медведь-шатун.

— Вылетел!! Вылетел вертолет!

Два часа таскали валежник и ломали сучья для костра, и это было похоже на какой-то странный ритуал древних охотников-огнепоклонников.

Но для Белкина ожидание

было тягостным. Он один знал то, чего не знали они. Все ждали вертолет с запада, но он оттуда прилететь не мог — в десяти километрах лежал каменистый отрог, двухкилометровой высоты барьер, который надо обходить справа, обходить далеко, чтобы только потом повернуть сюда, к торцу Варнацкой пади.

Белкин первым увидит вертолет, а они пусть ждут, пусть высматривают. Как ему вдруг захотелось домой, на родной аэродром, туда, где люди всесильны и все могут. Но сначала он должен увидеть Зойку, он первый должен ее увидеть. Просто посмотреть ей в глаза и понять, убедиться, что он ошибался вчера во всем: в ней, в себе ошибался. Преувеличил, сгустил краски, навыдумывал, накрутил черт знает что. «Наедине с совестью». Подумаешь, заскулил, помирать, видите ли, собрался. Чудак…

Вертолет появился неожиданно. Выскочил из-за лысой горушки, где была развернута походная рация, и сразу заполнил все небо мерцающими струями лопастей, обрушив радостный грохот на сизую тишь осинника.

Он шел на посадку с ходу, мастерски и элегантно. «Костя!» — успел подумать Белкин, теряя сознание, будто падая в горячую ванну, наполненную черной и липкой водой.

Очнулся в тишине, знобило. Перед ним двоилось и расплывалось чье-то знакомое лицо. Пухловатые щеки, чаплиновские, столбиком, усики, сизый от бритья подбородок. Сосед? В шахматишки пришел сыграть? Но почему он наклонился над ним, а не над шахматной доской? Кто же рядом? Костя, а за его спиной дым. Где он?

Острый запах отработанного бензина окончательно помог Белкину прийти в себя.

— Прибыли…

— Все в порядке, Михаил Иванович, — сказал доктор. — Легкий обморок. Сейчас летим. Будем держаться?

Белкин усмехнулся, согласно прикрыв глаза.

На новеньких носилках, которые привез с собой доктор-сосед, Белкина вынесли на лужайку, и здесь, рядом с вертолетом, ему стало лучше. Он с улыбкой наблюдал, как техники сноровисто готовили к полету машину, как суетились локаторщики.

Он понимал, что радуются они благополучному исходу, для него, Белкина (благополучному ли?), и тому, что каждый из них исполнил долг и что мытарства для них уже позади, а предстоящее возвращение в Верховье по горным тропам их нисколько не волнует — крепкие, сильные ребята, к полуночи они будут в своем таежном гарнизоне.

А ему лететь…

Рядом на валуне дымил сигаретой Костя. Странно, что они не обмолвились еще ни единым словом за эти пятнадцать минут, словно были друг перед другом в чем-то виноваты. Впрочем, они и дома, встречаясь по вечерам, больше молчали.

— Тебя небось сам выпускал? — спросил Белкин. — Ну как он?

— Карягин? Ничего. Толковый мужик.

Они оба боялись упомянуть в разговоре о Зойке, хотя оба хотели этого: один — спросить, другой — сказать. Только теперь оба представили, как трудно было им в последнее время. Сейчас перед чем-то большим, беспощадно правдивым они оказались безоружными.

Костя все-таки пересилил себя, упруго провел ладонью по бугоркам желваков на скуле. Белкин вздрогнул, встретив его прямой, немигающий взгляд — в Костиных глазах он увидел совсем не то, что ожидал: не жалость, не сочувствие, а откровенное горе.

— Не робей, старик. Все будет в норме. Там тебя ждут.

Белкин ощутил, как медленно уходит

оцепенение, будто смытое теплой волной этих слов. Да, Костя знал, что сказать. Он хоть и не умел красно говорить, но всегда знал цену словам.

…Истоптанную поляну покидали все вместе, разом: и вертолет, хлюпающий лопастями, и локаторщики с навьюченным Чалкой. Костя уже медленно двинул рычаг «шаг-газ», набирая обороты, как к вертолету кинулся сержант Вострухин. Воздушный вихрь сорвал с него пилотку, жал парня к земле, но он протягивал грязные хромовые сапоги. Костя ничего не понял, рассердился, погрозил кулаком: куда тебя несет, бахвал ты этакий?! Так и остался Вострухин внизу на поляне — босой и с сапогами в руках.

10

Все значительное в жизни повторяется. Вот и сегодня почти повторится то, что было пять лет назад. Многое будет похожим: такой же сырой осенний воздух, пахнущий прелью тайги, тот же аэродром с тусклым блеском мокрого бетона, те же действующие лица… Жизнь не очень-то разнообразна, тем более у них, людей, связанных невидимой нитью армейского распорядка, единым ритмом, четким, как часовой механизм.

Все повторится, но все будет иным.

Правда, тогда был не вертолет, а полупустой рейсовый АН-2. Они с Мишей Белкиным оказались попутчиками — два старших лейтенанта, которых, видимо, не случайно свела судьба в сибирском аэропорту, — им предстояла совместная служба в вертолетной части. Может быть, не случись этой встречи, они все равно сблизились бы и сдружились в полку. Может быть. Однако все произошло раньше, все началось с дорожной откровенности.

В ресторане аэропорта официантка спросила их: «Вы братья?» Потом, одеваясь, оба украдкой рассматривали друг друга в зеркале, сравнивали и никакой схожести не находили.

А Зойка уехала накануне, поездом, потому что не переносила самолет: что-то такое у нее было с вестибулярным аппаратом. Костя ее не видел, но по тому, с какой нежностью говорил о ней Белкин, представлял, что это, должно быть, очень хорошая женщина.

Помнится, при встрече она ничем особенным не поразила Костю. Нет, почему же? Она выделялась среди пестрой толпы в зале аэровокзала — из-за погоды тогда скопилось много пассажиров. Он принял ее за стюардессу — маленькая изящная женщина, белокурая, в строгом английском костюме шла им навстречу, чуть покачиваясь, балансируя, ловко минуя сваленные на пол чемоданы, сундуки и «сидора» промысловиков-таежников.

Ему не понравилась ее улыбка: как на плакатах: «Летайте самолетами!».

В полку существовал железный закон: молодоженам — квартиру. У них уже была квартира в финском домике, ключи от которой Зойке вручили еще вчера. Косте, холостяку, предстояло коротать ночь на топчане у дежурного по части — общежитие холостяков еще только строилось. Белкин его не отпустил.

С каждым днем его все глубже затягивало в омут, тонуть в котором было и сладко, и больно, и тревожно, и радостно. Очень скоро он понял, что любит.

Он не знал, как к нему относится она. Он не имел права даже думать об этом, потому что их с Мишей связывало нечто большее. Была грань, которую он никогда бы не смог переступить. Это был тот самый заколдованный круг, не имеющий выхода.

Наверное, такая неопределенность устраивала его, иначе он не отказался бы от перевода по службе в другой город. А между тем он ведь отлично понимал, что ему, больше чем кому-либо другому, следует уехать из полка. Понимал…

Он всегда уверял себя, что ему и так хорошо. Но это была неправда. На самом деле он всегда ждал какого-то события, которое само собой определит развязку, сразу разрубит запутанный узел.