Горение (полностью)
Шрифт:
– К восьми. А еще лучше к девяти.
– У вас в шесть "аппойнтмент"?
Дзержинский вдруг рассмеялся - напряжение сразу снялось.
– "Аппойнтмент", - повторил он, - да, действительно, встреча, только - в отличие от американского "аппойнтмента" - заранее не обговоренная... Как Джон Иванович?
– А что ему? Ему лучше, чем нам с вами. Американец... Он, между прочим, заражен вашими идеями... Я, знаете, глядя на него, американских философов вспоминаю. Они - занятны. Они верно утверждают, что если два человека придерживаются различных, во внешнем выражении, убеждений, но согласны на их основе действовать
– Это вы Пирса цитировали? Коли вы о нем, Кирилл, то не получится у нас вместе. Изначально не получится. Он интересен, Пирс, слов нет, не до конца еще проанализирован. "Человек - узелок привычек" - это занятно. Я помню Пирса, я в тюрьме его конспектировал, правда, во французском переводе. Он занятен, спору нет, особенно главное в нем: человеческое состояние определяется сомнением и верой; единственный мост между этими первоосновами - м ы ш л е н и е. По Пирсу, мышление необходимо лишь для того, чтобы переступить грань сомнения и очутиться в области веры, открывающей путь к действию. В Америке его постулатами можно объединить группу организаторов, но ведь у них они есть, а у нас - нет! У нас организатор - значит владелец, у них - тот, кто отлаживает улучшение производства паровозов. Это новое в мире капитала, это пока у них только. И потом Пирсова формулировка истины, как всеобщего принудительного верования - не может быть принята нами, казарменно это, при внешнем демократизме п о д в о д о в читателя к такому заключению. Не пройдет у нас Пирс, дорогой Кирилл, не ставьте на него. Хочу задать вам вопрос. Важный. Можно?
– Все можно, - ответил Николаев, чувствуя усталость - Дзержинский своей холодной логикой вел за собою, и не было сил отбросить его доводы, доказательно их разбить или - что более всего Николаев любил - высмеять.
– Вы сказали вашим коллегам по Московскому комитету, что помогали нам деньгами?
– Нет. Какое это имеет значение?
– удивился Николаев.
– Огромное. Вас заподозрят в неискренности. Скажите.
– Скажу, - задумчиво согласился Николаев.
– Второе. Это уже нас касается - так что вольны не отвечать. Будете просить у правительства помощи против бастующих?
– Если миром не договоримся - придется.
– Разрешите стрелять в рабочих?
– Нет.
– Так не бывает. Если солдаты вызваны, они должны "навести порядок". Рабочие не пустят их на фабрику миром. На фабрику можно будет войти только после обстрела.
– Значит, миром не хотите?
– Хотим.
– Ну и давайте, Феликс! Я ж за этим приехал! Выборы в думу на носу!
– Сколько ваших может пройти в думу?
– Человек сто - убежден.
Дзержинский поднялся.
– А наших?
– спросил он.
– Десять? Сто - от десяти тысяч и десять от ста миллионов? Хотим миром, Кирилл, - повторил он.
– Но разве ж это мир?
...Не доходя двух кварталов до Тамки, Дзержинский встретил Пилипченко - он был определен инструктором по обращению с оружием.
– Все в сборе?
– тихо спросил Дзержинский.
– Да, товарищ Юзеф. Вот ваш наган и две бомбы. Кольцо знаете как срывать?
– Знаю. Только мне бомбы не нужны, - Дзержинский неумело сунул наган в карман пальто.
–
– Девяносто семь человек насчитали. Яцек с Вацлавом были у них, под дворников нарядились, с бляхами.
– Ну и что?
– Речи говорят.
– Пьяных много?
– Все пьяные. Коли страх, так чем его затушить, как не водкой?
– Хорошо вооружены?
– Наганы и кастеты.
– Бомбы есть?
– Есть. Но они их боятся. Они больше привычные кастетами бить.
– Уншлихт с третьей дружиной?
– Да. Ганецкий - со второй, Красный - в резерве, с ним еще десять человек.
– Передашь Уншлихту и Ганецкому - когда я открою калитку особняка и выстрелю - пусть сразу же врываются следом за мной.
– Ганецкий не велел пускать. Он мне велел охранять вас.
– А командовать мною он вам не велел?
– Это - нет.
– Ну и ладно. Идите.
Пилипченко повернулся по-солдатски, через левое плечо, но Дзержинский остановил его смущенно:
– Ну-ка, покажите мне, как с этим проклятым наганом обращаться?
– Значит, так, - ответил Пилипченко, - берешь боевое оружие в правую руку, оттягиваешь большим пальцем курок, проверяешь усики захлопа барабана - вот эти, видишь? Все. Теперь оружие готово к бою.
Варшава - Краков - Берлин - Москва 1976 г.
Книга вторая
Билет на варшавский поезд в вагон первого класса передал Савинкову член боевой организации социалистов-революционеров "Адмирал" в Москве, на конспиративной квартире, в доме при церкви святого Николая, на Пыжах, в Пятницкой части.
Проснулся Савинков за два часа до прибытия поезда в варшавский "двожец глувны", спросил у проводника рюмку водки, икры и сказал подогреть калач так, чтобы хрустел. Когда проводник накрыл на столике, Савинков дал ему золотой и предупредил, что водки, видимо, выпьет еще - всю дорогу бил озноб, и не оттого, что простудился, а в ожидании д е л а, ради которого ехал на родину, туда, где прошли детство и юность.
Последние месяцы были тяжелы, невыразимо тяжелы. Партия была накануне раскола, полиция начала - через своего сотрудника Татарова, которого и ехал убить Савинков, - провокацию против совести эсеров, создателя боевой организации Евно Фишелевича Азефа, обвиняя его в сотрудничестве с Департаментом полиции. Савинков боготворил Азефа, считая его подвижником революционной идеи, ему была сладостна манера Евно: ленивая всевластность, щедрость, фатализм. Тут же вспомнил свою недавнюю стычку с Азефом: они тогда жили в Гельсингфорсе, готовили т е р р о р против московского генерал-губернатора Дубасова. Бомбы собирали Валентина Попова и Рашель Лурье. Попова ждала ребенка. Савинков был против того, чтобы она ехала в Москву.
– Вздор, мой дорогой, сущий вздор, - лениво растягивая гласные, ответил Азеф.
– Какое тебе дело - брюхата или нет? Она взяла на себя ответственность, вступила в боевую организацию - надо пить чашу до дна.
– Мы отвечаем не только за нее, - возразил тогда Савинков, - она деталь операции, мы ставим под угрозу дело. Она в особом положении, она не может до конца контролировать себя. Мы не вправе быть жестокими к своим...
– Сантименты, - отрезал Азеф.
– Не играй рыцаря - мы делаем кровавое дело, сообща делаем кровавое дело во имя той женщины в белом, имя которой революция...