Горение (полностью)
Шрифт:
На ужине, который устроили члены новоизбранного ЦК, было условлено, что казнь провокатора охранки Татарова, который осмелился клеветать на Азефа, проведет лично Савинков.
Назавтра Савинков уехал беседовать с членами группы активного террора Федором Назаровым, Абрамом Гоцем, "Адмиралом", Марией Беневской и Моисеенко.
Вопрос, который Савинков задавал боевикам, был одним и тем же:
– Отчего идете в террор?
Мария Аркадьевна Беневская, дочь полковника генерального штаба, приблизила свое красивое, мягкое лицо к узким, льдистым глазам Савинкова:
– Борис Викторович,
– Но вы увидите, как р а з б р ы з г и в а е т с я на кровавые огрызки тело человека, в которого брошена бомба, Машенька, вас обдаст дымом, и на лице вашем будут теплые куски м я с а, - ищуще заглядывая в глаза Беневской, продолжал Савинков.
– Готовы ли вы к тому, чтобы ощутить губами сытный запах чужой крови?
Беневская долго молчала, глядя сквозь Савинкова, потом сделалась белой, закрыла лицо квадратными маленькими ладонями, прошептала:
– Не жизнь погубить страшно, Борис Викторович, душу... Это же Он говорил, Он - не я.
...Федор Назаров смотрел на Савинкова немигающими, прозрачными глазами и отвечал как-то механически, однотонно:
– Народ - это толпа, а коли так, незачем нам обманываться по поводу ее качества. Я видел, как сегодня людишки шли под красным флагом, а завтра пойдут под трехцветным, а лицами - и те и другие - похожи, и одеждой одинаковы... Словесами играем, Борис Викторович, играем словесами: "униженные, оскорбленные, голодные". Кто смел, тот и съел. Я лишен чувства христианской жалостливости, я не Марья Аркадьевна... Я ненавижу сильных, которые власть держат...
– Но это ж анархизм, Федор.
– Ну и что?
– Мы партия социалистов-революционеров, у нас своя программа.
– Наша программа - бомба. У анархистов - кинжал. Что, велика разница?
Савинков понимал, что Назаров не сознает ни идеи партии, ни ее конечных задач, но был убежден: Федор пойдет на все, выполнит любой приказ, не раздумывая, без колебаний, а попадет в тюрьму - слова не скажет, ибо ненависть, клокотавшая в нем, была испепеляющей, слепой.
– Вы отчего пришли в нашу организацию, Федор? Почему именно в нашу, а не иную, не к максималистам, например?
– Не знаю. Меня не интересовало, к кому идти, Борис Викторович. Я не мог не бороться против тех, кто ездит в каретах...
– Но я тоже езжу в каретах.
Федор как-то странно мотнул головой:
– Конспирация...
Вдруг он улыбнулся, и Савинков испугался этой его внезапной, быстрой, по-детски растерянной улыбки. Потом понял: заиграла музыкальная машина, матчиш какой-то бравурный заиграла, и Назаров доверчиво обрадовался этой т а й н е. Они сидели тогда в тихом ресторанчике "Волна", что в Каретном ряду, пили пиво, опадавшее льняной пеной по высоким, пузырчатым кружкам, и ждали ростовских раков. Федор надолго замолкал, внезапно прерывал молчание, продолжал свое: "Всех - бомбой! Нет на свете правды, счастья нет - одна юдоль, грех, скотинство. Человек терпелив от рождения, слаб, труслив, дела бежит. Кто-то должен подталкивать людишек, будоражить их, дражнить".
...Когда беседы
– Я устал, Борис. Я больше не могу. Я отойду от террора. Все вздор. Все наши акты ни к чему не приводят, а я не могу работать впустую, тем более когда...
Он не договорил - Савинков все понял и так: товарища угнетала гадкая клевета Татарова.
– Евно, без тебя нет боевой организации. Ты наша совесть, ты создал самое идею террора. Если ты отойдешь, все будет кончено... А в Варшаву я выезжаю послезавтра. Вернусь - мы должны казнить Дубасова и Витте, Евно, мы обязаны это сделать...
Федор Назаров отправился в Варшаву первым. Он нанял квартиру из трех комнат на имя супругов Кремер: по этим паспортам работали Беневская и Моисеенко. Следом за ним прибыли Калашников и Двойников - группа прикрытия. Ждали Савинкова. Встреча была назначена на сегодня, в ресторане Бокэ.
...Беневская потянулась к Савинкову - лицо осунулось, под глазами синяки, морщиночки залегли в уголках прекрасного - словно чайка сложила крылья - рта.
– Мы нашли Татарова, Борис Викторович, - сказала она, трудно разлепив губы.
– Он живет у отца, протоиерея униатской церкви, возле Грибной, он очень высокого роста, с добрым лицом, постоянно щурится, будто солнце режет ему глаза... Кто он?
Савинков поманил официанта, заказал Беневской взбитых сливок с черносмородиновым муссом, себе и Моисеенко попросил турецкого кофе с бенедиктином, только после этого ответил:
– Татаров - провокатор охраны. Ему вынесен смертный приговор. Убить его должны вы.
– Я?
– ужаснулась Беневская.
– Ты, - тихо ответил Савинков.
– Именно ты.
– Но...
– Ты хочешь спросить меня, уверен ли я, что он провокатор?
– Да.
– Ты именно это хотела спросить?
– Да.
– Ты в этом убеждена?
– Да...
– Не надо лгать. Мне - можно, себе - нет резону. Ты же хотела спросить меня о другом, Мария. Ты хотела спросить: "А почему я?"
Беневская откинулась на спинку стула, провела своей квадратной ладонью по лицу.
– Вы правы.
– Вот видишь... А в том, что Татаров - провокатор, убеждены все члены ЦК. Ему приговор не я один вынес - ЦК... Казнить будем на квартире, где остановились вы. Скорее всего - удар ножом. В горло: это наверняка. Стрелять рискованно, в городе много солдат... Ты готова к тому, чтобы ударить человека, который постоянно щурится, будто солнце слепит ему глаза, острым, тонким ножом в то место шеи, где пульсирует синяя жилка артерии, Мария?
Моисеенко положил руку на плечо Беневской, посмотрел на Савинкова осуждающе.
– Ты не готова к этому, Мария, - словно ничего не заметив, продолжал Савинков.
– И ты не готов, Моисеенко. Уезжайте в Москву и ждите там меня. Вы не готовы к террору по-настоящему: эта казнь должна прозвучать так, чтобы ужаснулась не только Варшава, - вся Россия обязана содрогнуться от ужаса перед нашей вседостигающей, беспощадной справедливостью. 2
"Ротмистра СУШКОВА
сотрудник "НАГОВСКИЙ"