Горение (полностью)
Шрифт:
Герасимов, ужаснувшись тому, что в голове его загрохотало слово "всерьез", взмахнул даже руками:
– Евгений Филиппович, окститесь!
– Ни один мой человек не будет арестован?
– Ни один. Ни в коем случае.
– Вы понимаете, что арест хоть одного из той группы, которую я создам, будет стоить мне жизни?
– Понимаю прекраснейшим образом.
Азеф поднялся, походил по зале, потом, склонившись над Герасимовым, спросил:
– А я новым Наумовым, паче случая, не окажусь?
Герасимов захолодел: Азеф тронул то, чего он постоянно и затаенно боялся.
Дело было в начале девятьсот седьмого,
– Два месяца тому назад, - начал Дедюлин, пригласив полковника погулять по парку, - казак царского конвоя Ратимов доложил своему командиру князю Трубецкому, что с ним познакомился сын начальника дворцовой почтово-телеграфной станции Владимир Наумов. Встречались несколько раз, говорили о том о сем, а потом молодой Наумов возьми да и дай казаку прочитать возмутительные прокламации. Ратимов бросился к Трубецкому. Князь поставил в известность начальника охраны государя Спиридовича. Вы ведь с ним в давнем дружестве, правда? Ну а тот предложил казаку связей с Наумовым не прерывать, а, наоборот, еще больше сдружиться.
– Зачем?
– спросил Герасимов, - Такие игры в Царском Селе рискованны, по-моему, надобно немедленно брать этого самого Наумова.
– Ну, я в подробности не входил, - сразу же отработал в сторону Дедюлин. Видимо, Спиридович хотел выявить подлинные намерения молодого Наумова, мало ли что тот читает, сейчас все на гниль падки... Словом, Ратимов, с санкции генерала Спиридовича, попросил Наумова свести его с боевой группой эсеров в Петербурге. И тот вроде бы согласился... Вот почему я и пригласил вас: мы-то ведь только здесь, в Царском, сильны, а столица, а тем паче империя - словно бы другое государство.
Через час Герасимов встретился с Ратимовым. Беседовали долго.
Вместо того чтобы арестовать Наумова, полковник решил поставить грандиозную провокацию - с согласия Дедюлина и Спиридовича; понудил Ратимова поклясться перед иконами, что тот сказал правду; казак забожился; после этого поручил ему ехать в Петербург и просить Наумова поскорее организовать встречу с бомбистами.
Поскольку Азеф знал всех членов боевой группы максималиста Зильберберга, отошедшего от его организации из-за споров по поводу методов террора, Герасимов имел все явки, поставил за ними постоянное наблюдение; конвойный казак Ратимов шел, таким образом, на встречу к п о д к о н т р о л ь н о м у эсеру, сопровождаемый тем не менее тремя филерами: два от Герасимова и один от Спиридовича.
Принимал Ратимова эсер Синявский - за ним постоянно смотрели люди Герасимова, знали каждый его шаг, сидели, что называется, на закорках - куда тот, туда и слежка.
Во время первой беседы Ратимов у б е ж д а л Синявского, что покушение возможно, рисовал планы прогулок государя в парке, давал советы, как туда проникнуть, - словом, п р о в о ц и р о в а л (производное от английского глагола "ту провок", то есть "побуждать") и всячески торопил с проведением а к т а.
Синявский долго раздумывал, соглашаться ли на вторую встречу; какое-то сомнение жило в нем; горячность, однако, возобладала, назначил свидание; решив проверить конвойца, спросил в лоб:
– А вы на себя осуществление акта возьмете? Мы снабдим вас оружием, деньгами и документами, обеспечим бегство, отправим за границу... Как?
Ратимов
Синявский адреса писать не стал, но назвал улицу, дом и имя, кому такие телеграммы должны быть отправлены.
Назавтра Герасимов поручил своим людям отправить телеграмму, дождался, когда эсер-боевик из группы максималистов расписался в получении, и тут же провел налет на квартиру; телеграмма оказалась главной уликой для предания арестованных суду военного трибунала.
Первым Герасимов вызвал на допрос Наумова-младшего.
– Вы понимаете, что вас ждет петля?!
– закричал он, стукнув кулаком по столу.
– Вы понимаете, что я с самого начала знал все от Ратимова?! Объясняться с вами у меня нет времени! Либо даете чистосердечные показания, и я спасаю вас от смерти, либо пеняйте на себя! Вам - погибель, отцу высылка, мать умрет с голода! Решайте сразу, ждать не намерен.
Наумов п о т е к, дал показания; прошли новые аресты; восемнадцать человек предстали перед военно-полевым судом.
ЦК социалистов-революционеров принял резолюцию, что партия не имела никакого отношения к этому делу; смахивает на провокацию охранки; лучшие защитники России - Маклаков, Муравьев, Соколов, Зарудный - приняли на себя защиту обвиняемых; Наумов на суде отказался от прежних показаний, видя, как мужественно и гордо держатся другие обвиняемые; это позволило Герасимову снестись с помощником военного прокурора Ильиным:
– В отношении Наумова у вас теперь развязаны руки. Он повел себя как двойной предатель. Я не хлопочу за него более, принимайте решение, какое сочтете нужным, я в нем теперь не заинтересован.
В суд был вызван историк Мякотин; от Азефа охранке было известно, что он является членом эсеровского ЦК; арестовать его, однако, было невозможно, - это бы провалило Азефа.
Мякотин выступил с блистательной речью:
– Да, социалисты-революционеры никогда не отказывались и не отказываются от того, что именно их б о е в к а казнила великого князя Сергея, министра Плеве, министра Боголепова, генерала Мина, губернатора Гершельмана... Партия признавала то, что было ею сделано, - бесстрашно и открыто. И если сейчас ЦК социалистов-революционеров категорически отвергает свою причастность к попытке провести акт, то этому нельзя не верить!
Судьи дрогнули: имя Мякотина было известно многим и пользовалось серьезным авторитетом; широко, с размахом поставленная провокация оказалась на грани краха.
Помощник военного прокурора Ильин предложил вызвать в заседание суда Герасимова, как главного эксперта по революционным партиям.
Герасимов, узнав о предложении Ильина, растерялся. Его появление перед глазами родственников арестованных, адвокатуры, приглашенных, расконспирировало бы его совершенно, понудив отойти от дел; не отойди сам, бомбисты наверняка разделаются в течение недели - он не государь или там Столыпин, которых стережет сотня филеров; разнесут на куски, хоронить будет нечего.