Горение (полностью)
Шрифт:
– У меня к вам вопрос, Александр Иванович, - сказал Бурцев и сунул в рот вонючую сигаретку.
– Вас кто вербовал? Семигановский? Или отправляли в столицу?
– Что?!
– Петров резко поднялся, чуть не упав, оттого что деревяшка скользнула по полу.
– Что?!
– Сядьте, Саша, - сказал Савинков лениво.
– Мы в кафе провокаторов не убиваем. Полиция за это выдаст нас охранке. Обидно. Мы вообще раскаявшихся провокаторов не казним. Мы даем шанс искупить вину - вольную или невольную... Сядьте... Если Бурцев задал вам неправомочный вопрос, оскорбивший ваше достоинство, вы имеете право вызвать его на третейский суд. Так уже было, когда партия защищала от его обвинений Азефа.
– Я отвечу на все ваши вопросы, господин Бурцев. И на ваши, - обернулся к Савинкову.
– Я готов отвечать, господа революционные баре, живущие в фиолетовом Париже.
– Я удовлетворен, - Савинков кивнул, глянув на Бурцева.
– Саша принял ваш вызов, Владимир Львович. Начинайте.
– Меня единственно вот что интересует, Александр Иванович, - мягко, с какой-то тоскливой проникновенностью начал Бурцев.
– Вы какого числа в карцер попали?
– А я там постоянно сидел! Вы лучше спросите, когда меня переводили в камеры. На этот вопрос ответить сподручней.
– Мне известны все даты, Александр Иванович, - заметил Бурцев, - я опросил всех, кого смог, - из числа товарищей, сидевших в Саратове в одно с вами время. Я предпочитаю называть вещи своими именами, особенно когда беседую с теми, кого ранее считал единомышленниками...
– А как вы беседовали с Лопухиным? Он что, тоже ранее был единомышленником?
– Петров, чувствуя, как ухает сердце, решил пойти в атаку. Каким образом он открыл вам все об Азефе? По идейным соображениям?
– Нет, Александр Иванович. По идейным соображениям он бы мне ничего не стал открывать. Мне придется сказать вам правду. С волками жить - по-волчьи выть... Моим помощникам пришлось похитить дочь Лопухина... Да, да, как ни прискорбно и безнравственно, но мы выкрали ее в Лондоне. у гувернантки. В театре. А Лопухин был в Париже. И его предупредили, что ребенок будет возвращен только в том случае, если он купит билет до Берлина, сядет в купе и побеседует с человеком, который подойдет к нему в Кёльне. Этим человеком был я. Мы доехали до Берлина. Там, в отеле "Кемпински", Лопухина ждала телеграмма от дочери... Вернее, от ее гувернантки... Ребенок был дома... Из трех присутствующих за этим столом об этом знал один я. Если эти сведения проникнут в Россию, вы собственноручно подпишете свой приговор... Итак, вернемся к вашей одиссее... Когда вы начали играть сумасшествие?
– Вы же опрашивали моих сокамерников? Должны знать. Я числа не помню... Мне тогда не до хронологии было...
– Понимаю, понимаю, - легко согласился Бурцев, - я вас понимаю...
– Не понимаете, - возразил Савинков.
– Не понимаете, Владимир Львович. Вас сажали по обвинению в х р а н е н и и литературы, и это грозило ссылкой. Под виселицей вы не стояли. А мы, - он кивнул на Петрова, - испытали, что это такое, на собственной шкуре... Поэтому С а ш а так нервен... Я понимаю его, и я на его стороне... Однако, - он чуть обернулся к Петрову, - Владимир Львович и меня подверг допросу по поводу побега из севастопольской тюрьмы, из камеры смертников... Я не обижался на него. Я же сюжетчик, я представил себе, что кому-то был угоден мой побег и честные люди рисковали жизнью, спасая меня, но делалось все это в интересах охранки... Помните Соломона Рысса? С ним было именно так, полиция даже в каторгу стражников закатала, хотя сама готовила Рыссу побег, - прикрытие прежде всего...
Почувствовав расслабляющее успокоение в словах Савинкова, увидев в его глазах мягкое сострадание, Петров ответил:
– По-моему, я начал играть
Бурцев удовлетворенно кивнул:
– Верно. Сходится. Но почему истязать вас начали только с двадцать первого?
– Тюремщиков спросите, - Петров зло усмехнулся.
– Они вам ответят.
– Спросил. Точнее - спросили, поскольку мне в Россию въезд заказан. Так вот, господа тюремщики утверждают, что в карцерах саратовской тюрьмы с десятого по двадцатое никого не было.
– И вы верите им, но не верите мне?
– спросил Петров, бледнея еще больше.
– Вы верите сатрапам, палачам и не верите революционеру?
– В возражении Саши есть резон, товарищ Бурцев, - заметил Савинков. Когда охота за провокаторами становится самоцелью, это начинает отдавать рекламой.
– Хорошо, я поставлю вопрос иначе, - по-прежнему легко согласился Бурцев.
– Причем любому моему слову вы Александр Иванович, вправе противуположить свое - самое обидное и резкое, поскольку я прекрасно понимаю, сколь тягостна и даже унизительна настоящая процедура. Но, лишь пройдя ее, мы сможем смотреть друг на друга с доверием. Как настоящие т о в а р и щ и, а не господа, примерившие на себя это святое - для каждого революционера - понятие... Я поставлю вопрос так: вы сразу начали и г р у в сумасшествие?
– То есть?
– не сразу понял Петров, но скрытый подвох почувствовал сразу; он вообще сейчас в каждом слове Бурцева видел капкан, был в холодном, тряском напряжении, ощущая, как ладони делались мокрыми, по ребрам струились быстрые капельки пота; он невольно тянулся к Савинкову, забыв былую к нему ненависть.
– Меня интересует, - уточнил Бурцев, - когда вы приняли решение играть сумасшествие? Сразу после ареста?
– Да.
– По каким книгам готовились?
– Я?
– Не я же, - усмехнулся Бурцев и победоносно, с видимым злорадством откинулся на спинку легкого, ажурного стульчика.
– Когда я преподавал в школе, в церковноприходской школе, - уточнил Петров, - все свое жалованье я тратил на цветные пастельки для детишек покупал в Казани, в лавке Пирятинского, и на книги. Среди тех потрепанных томов, что я приобретал у букинистов, мне попался Ламброзо, "Гениальность и помешательство"... Его-то я и вспомнил после первых двух допросов, когда понял, что Семигановский - вы правильно назвали начальника саратовской охранки - все знает о нашей группе, полный провал, никто не уцелел, рассажали по камерам всех до одного во главе с Осипом...
– Минором?
– уточнил Бурцев.
– Именно.
– Какую вы играли манию?
– Я требовал, чтобы ко мне пустили жену, Марию Стюарт.
– Погодите, а разве у Ламброзо есть подобный аналог?
– теперь Бурцев посмотрел на Савинкова, словно бы ища у него поддержки.
Тот пожал острыми плечами:
– Владимир Львович, мне сумасшествие играть не надо, я от природы несколько умалишенный, это от папы-прокурора, он был кровожаден, ненавидел революцию и очень ее боялся... Но отчего же вы лишаете Сашу права на фантазию? Первооснова была? Была. Ламброзо. А дальше - бог в помощь.
Бурцев перевел медленный, колючий взгляд на Петрова:
– Вы потребовали себе Марию Стюарт в камере? Или уже в карцере?
– В карцере.
– А за что вас туда водворили?
– За просьбу дать те книги, которые просил.
– Что же вы просили?
– Тэна. "Историю революционных движений", - ответил Петров и понял, что гибнет: эта книга была запрещена тюремной цензурой.
– Вы же не первый раз в тюрьме, - Бурцев покачал головой, - неужели не знали, что Ипполита Тэна вам не дадут ни в коем случае? Или хотели попасть в карцер?