Горение. Книга 2
Шрифт:
Турчанинов стоял над ним бледный, нахохлившийся, в штатском костюме:
– Плохие сны?
Дзержинский потер лицо сухими, горячими ладонями, ощутил подушечками пальцев бегающую упругость глазных яблок под набрякшими от бессонницы веками, потянулся хрустко, пригласил Турчанинова садиться.
– Давно пришли, Андрей Егорович?
– Только что.
– Дверь сами открыли?
– Да.
– Ну, как с нашим делом?
– Плохо. – Турчанинов достал пачку «Краузо», размял папиросу, закурил, ахающе затянулся. – Франека Кухальского административно вышлют, он свернул с ума, не опасен теперь, но Казимеж…
– Виселица?
– Какая
– Это точно?
– Суда не было… Тем не менее все предрешено… Министр Дурново требует, чтобы порядок был наведен в самые короткие сроки.
– Мы должны спасти Казимежа.
– Это сверх моих сил, Феликс Эдмундович. Мне было очень трудно с Франеком, я чудом провел ему высылку, а Казимеж не только ваш курьер: его дело вяжут с разгромом на Тамке и с перестрелкой на складе литературы – сие не прощается в нашем ведомстве.
– Казимежу восемнадцать, он несовершеннолетний, Андрей Егорович.
Турчанинов пожал плечами:
– Не довод. Северная столица требует устрашающих акций по отношению к левым группам.
– Ко всем?
– К социал-демократам. После декабрьского восстания выделяют большевистскую фракцию.
– Социалистов-революционеров «левыми» не считают?
– У нас полагают, что ни социалисты Пилсудского, ни эсеры Чернова не имеют такой надежной опоры в рабочей среде, как вы… После восстания в Москве, Лодзи, Чите и на «Потемкине» в фокусе внимания оказались ленинцы, Феликс Эдмундович, именно ленинцы… Посему санкционирована безнаказанность… Право, я бессилен помочь вам с делом Казимежа. Охранка сейчас вольна предпринимать любые шаги, любые.
… После того как ротмистр Турчанинов (любимец полковника Глеба Витальевича Глазова, переведенного ныне в столицу, в департамент) пришел два месяца назад на явку Дзержинского и в присутствии Ганецкого и Уншлихта, членов Варшавского комитета польской социал-демократии, только что вышедших из тюрьмы по амнистии, предложил свои услуги СДКПиЛ, был проверен действием, прикрыл боевиков партии во время операции по уничтожению штаб-квартиры черносотенцев на Тамке, предупредил Дзержинского о провале типографии на Воле, устроил побег Винценты, вывел из-под виселицы Людвига, ему доверяли.
Дзержинский – во время последней, контрольной, беседы – спросил:
– Андрей Егорович, а что ждет вас в случае провала?
– Зачем вы поставили такой вопрос?
Дзержинский полагал, что годами тюрем, карцеров, избиений, этапов, ссылок он заслужил одну лишь привилегию – не лгать. Тем более он считал недопустимой ложь в разговоре с человеком чужой идеологии, который, однако, сам пришел к социал-демократам и оказал им услуги, причем немалые. Дзержинский поначалу допускал, что охранка начала глубинную провокацию, но чем больше он встречался с Турчаниновым, чем весомее была помощь ротмистра, чем неудержимее шла революция по империи, тем яснее становилось: умный Турчанинов все понял и сделал ставку на честность в сотрудничестве с партией, полагая, что в этой честности заключена гарантия его будущего, – в крушении самодержавия он более не сомневался.
Поэтому на вопрос ротмистра Дзержинский ответил:
– Мне приходится проверять свою веру в вас, Андрей Егорович. Я отвечаю перед моими товарищами за вас. Я был
– Своим вопросом тем не менее вы не столько проверяете свою веру, сколько подтверждаете ее, Феликс Эдмундович.
– Обидно, что науку психологии вы одолели в охранке, – заметил Дзержинский.
– В охранке психологии научиться нельзя. Там можно научиться ловкости, хитрости, осторожности, не более того. Психологии, как вы изволили выразиться, я выучился в окопах на фронте под Мукденом.
– Я не сказал «научились». Вы со мною спорьте, а не с собой. Я сказал «одолели». Психология – наука, наука – это мысль, а истинная мысль рождается голенькой. Вы в охранке смогли одолеть ненависть, смогли посмотреть на нас не предвзято. Для того чтобы это одоление совершилось, вам пришлось в охранке пройти сквозь все, Андрей Егорович, а дабы это пройти и не потерять себя, должно быть психологом.
Турчанинов тогда усмехнулся:
– У Толстого есть умозаключение: человек, прошедший российский суд, получает на всю жизнь отметину благородства. Посему отвечу: коли наши связи обнаружатся, я буду арестован, меня подвергнут пыткам, чтобы добиться признаний обо всех вас, а потом предадут суду за измену присяге, но до суда, ясное дело, меня не допустят, я обязан буду погибнуть в камере. Нет страшнее греха, чем измена власти государя…
– Ну уж… Библия пронизана идеей греховности власти. Вы это на вооружение себе возьмите, Андрей Егорович. Помните у Самуила: «Вы будете ему рабами и возопиете из-за царя вашего, которого выбрали себе, но не услышит вас господь… » А Лука? «Сказал диавол: тебе дам власть над всеми царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, ее даю». Это я вам подбросил, чтоб лучше спалось, коли по ночам сомнения мучат. Вы человек верующий, вам постоянно индульгенция потребна, вот я вас к Библии-то и обращаю.
– Слушаю вас и убеждаюсь: высшая серьезность – в несерьезности. Юмор – единственное свидетельство незаурядности. А что касаемо индульгенции – вы не правы, Феликс Эдмундович. Уроки фронта: принял решение – выполняй, поверил в человека – держись веры до конца.
… Турчанинов папироску свою докурил, аккуратно загасил ее в большой пепельнице и повторил:
– Казимежа я спасти не могу.
– В таком случае Казимежа обязаны спасти мы, – сказал Дзержинский.
– Вы бессильны? Понимаю. Подскажите, как можно подступиться к делу. Деньги? Беседа с судьями? Побег?
Турчанинов покачал головой.
– Вы сказали, – продолжал Дзержинский, – что все предрешено до суда. Кем?
– Моим начальником.
– С какой стороны к нему можно подкрасться?
– Ни с какой. Игорь Васильевич Попов тесан из кремня. К нему невозможно подкрасться, Феликс Эдмундович, сие объективность.
– Как не можем чего-то, так сразу говорим «объективность». – Дзержинский поморщился. – Такая «объективность» – смерть живому. В восемнадцатом веке засмеяли бы того, кто сказал бы, что можно ездить под землей, а сейчас Лондон и Берлин без метрополитена немыслимы. Не верю, что к Попову нельзя подобраться. Говорят, например, что у вашего Попова есть любовница, актриса кабаре Микульска, – верно это?