Горгона с пихтовой веткой
Шрифт:
На ночь они приковали водителя внедорожника и Шлыкова в разных комнатах на первом этаже, Клавдию кое-как втроем скрутили простынями, чтобы не встала и не натворила чего, а Грязнову покрепче связали найденной в сарае веревкой, прикрутив ремнем все к той же каминной решетке.
– Может, тряпку с головы убрать? Вдруг задохнется? – с сомнением спросил один из полицейских.
– Ага, – кивнул Кущин. – А к утру она тебе велит нас всех перестрелять и свалит. Нет, я ее три года ловил не для этого. Теперь она все-таки сядет, я все для этого сделаю –
Он на всякий случай проверил, может ли Грязнова дышать, поправил сунутую в рот тряпку и пошел на улицу.
Тина сидела в машине, кутаясь в куртку. Вовчик вернулся в дом, нашел в спальне одеяло, принес жене:
– Ложись, поспи немного.
– Боюсь, – коротко бросила Тина.
– Чего? Я же с тобой.
– Я никогда не стреляла вот так, почти в упор, – прошептала она, и из ее глаз снова потекли слезы.
– Тинка… ты все правильно сделала. И выбора не было у тебя – он же Шлыкова на мушке держал.
– Вова, ну, ты-то знаешь, что все было не так, – устало произнесла Тина, вытирая глаза. – Я могла остановиться, когда прострелила ему руку.
– Тина, я – единственный свидетель. Шлыков не в счет, он, мне кажется, вообще толком не понял, что произошло, кто в кого стрелял, кто кого убил. И это к лучшему. А ты теперь, наконец, успокоишься. И вот поверь – когда Волокуша стрелял в твоего отца, он наверняка ни о чем не думал и не жалел. Ну, так и тебе не о чем. Захват заложника, угроза жизни – отпишемся как-нибудь. Ну, допросят тебя пару раз, всего и дел… Поверь – Севастьянов никому не позволит тебя обидеть. А упыря этого старого вообще жалеть нечего. Все, вытирай нос и ложись, нам завтра еще весь день тут работать.
В Москву они вернулись только через три дня. Сперва выбирались из Гнилой Топи, прихватив с собой, помимо Оксаны Евсеевой, еще пятерых женщин без памяти и впавшую в забытье Грязнову. Ее увезли сперва в изолятор Барнаула, а потом транспортировали в Москву, где она попала в медчасть.
Оксану и ее подруг по несчастью определили в психиатрическое отделение, Тина позвонила Покровскому, и тот приехал, хотя закончил работу с Дариной.
Увидев еще шестерых претенденток на его лечение, Даниил только руками развел:
– Ну, умеете вы, Тина, создать прецедент…
– Да я-то при чем тут? Не могла же я их там бросить, их ведь кто-то ищет… Надо фотографии куда-то на телеканал отправить, вдруг найдутся родственники?
Ирина Петровна Евсеева целыми днями сидела возле больницы в надежде, что ей позволят увидеть дочь. Но врачи категорически настаивали на полном покое, да и Покровский их поддержал. Но мать надеялась увидеть Оксану хоть мельком, в окне, потому сидела на скамейке напротив стационара до тех пор, пока совсем не темнело. Иногда к ней присоединялась красивая модно одетая блондинка – как объяснил Тине Вовчик, это была Лика Морозова. Она сидела рядом с Ириной Петровной, держала ее руку в своей и что-то говорила. Ирина Петровна слушала, кивала,
Тина тоже приезжала каждый день – ей назначили психиатрическую проверку и курс противострессовых бесед с психологом. Она не очень хотела этого, но стала плохо спать ночью, потому решила, что такое мероприятие ей не повредит.
Психолог оказался приятным молодым человеком с мягким голосом и чуть грассирующим выговором, он внимательно слушал, задавал толковые вопросы, проявлял искреннюю заинтересованность. Тине даже нравилось с ним разговаривать: было видно, что человек делает работу, которая ему нравится.
Выходя после очередного сеанса, она увидела на скамейке рядом с Ириной Петровной Артура Летинского и очень удивилась, даже подошла, поздоровалась.
– Ой, Валентина! – обрадовалась Ирина Петровна. – Спасительница наша… не знаю, как мне вас с Владимиром благодарить за Оксаночку…
– Ой, Ирина Петровна, ну какая благодарность, о чем вы? Это наша работа, вы нам ее оплатили. Теперь главное, чтобы с Оксаной все было хорошо.
– Валентина, я могу с вами поговорить минутку? – спросил Летинский, поднимаясь.
– Да, конечно.
– Тогда провожу вас?
– Я на машине, но парковка тут далеко, успеем поговорить.
Они пошли к выходу из больничного парка, и Летинский вдруг произнес:
– А ведь я развелся, Валентина.
– Да? – удивилась она. – И что так?
– Наверное, повлиял наш с вами разговор. Я как-то со стороны, что ли, на себя посмотрел, – признался Артур, глядя под ноги. – И понял, что человек-то я, по сути, так себе… и мужик мелковатый. Приехал домой, дождался жену и предложил на развод подать.
– А она?
– А она сказала – я думала, ты никогда не решишься, – рассмеялся вдруг Летинский. – Оказывается, она уже год встречается с другим. И знаете, Валентина, мне даже обидно не было – как будто она мне не изменила. В общем, расстались на хорошей волне, но из банка я ушел, пока временно безработный. Но это не проблема, мне предложили место в банке помельче. Да теперь не это главное. Надо Оксану вылечить и Ирину Петровну поддержать.
– Вам придется набраться терпения, Артур, – вздохнула Тина, открывая машину. – Дело в том, что… Оксана вас не помнит. Она никого вообще не помнит, даже себя. И если вы не уверены, что сможете справиться, лучше не давайте зря надежду ее матери.
На лбу Артура собралась хмурая складка:
– Я думал об этом. Даже с врачом говорил. Надо пытаться. Если мы объединим усилия – я, Ирина Петровна, Лика, – то можем добиться результата.
– Мне не хотелось бы вас расстраивать, Артур, но вот моя подруга не смогла ничего с этим сделать. Ее сестра так и осталась той, кем никогда прежде не была, – вздохнула Тина.
– Я должен попробовать, – упрямо сказал Летинский, и Тина поняла в очередной раз, что люди предпочитают не пользоваться чужим опытом, а получать свой, пусть даже отрицательный.