Горгулья
Шрифт:
Уже на второй день дома Марианн Энгел принялась срывать с себя одежду — жаждала упасть на очередной камень. Бинты на груди она тоже размотала.
— Я не могу вот в этом слушать!
Я не собирался допустить повторения прежних событий. Я уже два раза видел, как она себя доводит. Третьего раза не будет; я не позволю ей пятнать свою плоть моим именем.
Дальнейшее сложно назвать спором — ведь во время спора люди обмениваются противоположными мнениями, а тут говорил только я: убеждал, орал, улещивал, угрожал, упрашивал, требовал, обращался к логике, взывал к чувствам, — говорил, говорил,
И раз за разом отвечала:
— Осталось всего пять статуй. Отдохну, когда закончу.
Раз уж отговорить ее не получилось, (логика бессильна перед одержимостью!), придется выдумать иной способ оградить ее от самой себя. Я решил навестить Джек, хотя та и не сдержала своего обещания заботиться о Марианн Энгел, пока я лежал в больнице.
В галерее я увидел трио знакомых гротесков, а на стене над ними — фотографию здоровой Марианн Энгел. Со стамеской в руке, с живописно взъерошенной копной диких волос, она облокачивалась на одно из ранних своих творений.
В краткой подписи под фотографией не было ни слова о ее психическом заболевании:
«В отличие от большинства современных скульпторов наша талантливая соотечественница, завоевавшая международное признание, не спешит использовать пневматические инструменты и отдает предпочтение средневековым традициям резьбы по камню…»
Вокруг одной из самых крупных статуй ходила молодая парочка. Они гладили камень и переговаривались о «чудесных тактильных ощущениях»… И недоумевали: «Куда же это поставить?»
Ничто не вызывает такой тошноты, как разговор об искусстве из уст тридцатилетних богатеев. Джек в предвкушении продажи попыталась пройти прямо сквозь меня, равнодушно махнув рукой:
— Подожди-ка!
— Почему ты ее забросила? — спросил я.
И впервые порадовался скрежету своего голоса — упрек в небрежении прозвучал тем ужаснее.
Джек резко свернула от покупателей и увлекла меня в нишу, а там уж пустилась рьяно опровергать мои обвинения. Будто поезд сошел с рельсов: слова, совсем как потерпевшие крушение вагоны, сталкивались с шумом и грохотом, грозя сорваться с трассы и опустошительным порывом протаранить конец предложения. Джек уверяла, что, пока я лежал в больнице, она каждый вечер приезжала в крепость, и была вынуждена пробиваться в двери, заваленные изнутри мебелью. А проникнув в дом, становилась меж Марианн Энгел и ее статуями и говорила, что не двинется с места, пока скульпторша не съест хотя бы фрукт.
— Ты нашел ее средь бела дня, так? — Джек имела в виду тот день, когда мы с Грегором вернулись в крепость. — Знаешь, я ведь работаю! Я не то, что ты… я сама свои счета оплачиваю! Не могу же я закрыть галерею и целый день с ней дурака валять! А если бы ты хоть позвонить додумался, я бы сразу примчалась в больницу! Но нет…
Так мы и спорили, кто в чем виноват, пока молодая пара не стала коситься в нашу сторону. Я кинул на них самый убийственный взгляд, чтобы, черт возьми, в чужие дела не лезли!
Джек сочла это прекрасным поводом напомнить мне, что я живу на деньги ее покупателей. Я возразил, что те же покупатели оплачивают и ее собственную жизнь, что она паразитирует на таланте Марианн Энгел.
— Ты, наверное, с ума сходишь от радости, ведь она снова ваяет!
Вся злость сползла с лица Джек, уступив место искреннему удивлению.
— Она — что?!
Атака
— Раньше на нее гораздо реже находило… Такая мания — примерно раз в год… Два раза — в плохие годы.
Я вдруг возненавидел Джек за то, что она разделила двадцать лет жизни с Марианн Энгел. То была ненависть самого бурного свойства, ненависть, замешанная на зависти, но эту ненависть требовалось отложить в сторону. Джек обладала бесценным опытом, так что я постарался заговорить как можно ровнее:
— Что мне теперь делать?
— Не знаю! — Она перевернула табличку с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО», выпроводила из магазина остававшихся покупателей, и мы вышли на улицу. — Но что-то делать надо!
У Джек был знакомый юрист, спец по принудительной госпитализации. Ничего удивительного, после стольких-то лет общения с психическими больными — сначала с матерью, потом с Марианн Энгел…
Старик Кленси Макрэнд сидел за огромным письменным столом, на котором красовался компьютер, весь оклеенный желтыми стикерами. Макрэнд все время тянул себя за лацканы пиджака, как будто пытаясь прикрыть живот, настолько огромный, что этого и признавать не хотелось. Он часто прочищал горло, хотя говорил почти все время я. Юрист делал пометки в большом желтом блокноте, а если я не знал ответов, Джек добавляла от себя. Макрэнд, кажется, уже немало знал о Марианн Энгел, судя по толстой папке, которую вытащил из ящика, как только мы пришли. Джек, очевидно, раньше уже пользовалась услугами этого юриста, быть может, и для оформления опеки.
Расспросив нас обо всем в подробностях, он сообщил, что попробовать можно, но будет нелегко. «Легко ничего не бывает, — подумал я, — адвокатам лишь бы дело затянуть». Впрочем, послушав его объяснения, я понял: задержки происходят не от жадности юристов. Так уж устроена система.
Обычно родственник пациента подавал ходатайство о принудительной госпитализации.
Как объяснил Макрэнд, по закону это мог сделать кто угодно, но дело затягивалось, если ходатайствовать брался не ближайший родственник. Поскольку родных у Марианн Энгел нет, ее должны освидетельствовать два врача — просто чтобы можно было подавать заявление. Если она откажется от осмотра (а я знал, что откажется), мне придется заявить под присягой, что она «существенно нездорова». Макрэнд испытующе взглянул на меня, как бы сомневаясь, захочу ли я на это пойти. Я заверил, что захочу, но он, конечно, уловил в моем голосе колебание.
— Гммм, гммм…
Откашлявшись, Макрэнд продолжил. После того как ходатайство мое оформят по всем правилам, Марианн Энгел должна будет явиться в больницу для осмотра. Если она откажется (а я опять знал, что откажется), закон обяжет ее предстать перед врачом.
В воображении моем нарисовалась картинка: два мясистых копа напяливают на Марианн Энгел смирительную рубашку и тащат в зал суда.
Если врач, как и я, сочтет Марианн Энгел опасно нездоровой, ее принудительно госпитализируют на семьдесят два часа. По окончании этого времени главврач в больнице может подать свое собственное прошение о более длительной госпитализации. Важный момент: поскольку ни я, ни Джек не состояли в родстве с Марианн Энгел, мы не могли это сделать самостоятельно. Без поддержки главврача у нас не будет права ходатайствовать снова.