Горгулья
Шрифт:
Дальше, при условии, что главврач согласится, последует слушание, во время которого Марианн Энгел обяжут дать показания, равно как и меня, и Джек в качестве опекунши. Возможно, вызовут и других людей, тех, кто в последнее время наблюдал поведение Марианн Энгел. К примеру, Грегора Гнатюка и Саюри Мицумото. Дело будет слушаться в комитете по охране психического здоровья, хотя у Марианн Энгел есть юридическое право и на судебное разбирательство. И если дойдет до этого, она сможет нанять собственного юриста.
Мистер Макрэнд предостерег, что уж в суде, вне всякого сомнения, возникнут вопросы по поводу
— Вы же, напротив… — Все это понятно и без слов.
Я напомнил, что Марианн Энгел сама себе всю грудь исцарапала. Как еще доказывать, что она представляет угрозу для собственного здоровья? Макрэнд со вздохом согласился: «дело можно строить» и на данном случае, однако нет никаких доказательств, что Марианн Энгел опасна для окружающих.
— Если бы урон самому себе был поводом для принудительной госпитализации, психиатрические больницы были бы забиты курильщиками и любителями фаст-фуда.
Как бы я смог попросить всех знакомых свидетельствовать против Марианн Энгел в почти наверняка проигрышном деле? А главное: как бы смог я сам давать показания против нее? При всех ее теориях о заговоре, это было бы последнее дело; она бы только уверилась, что самые близкие друзья — вражеские агенты, пытающиеся воспрепятствовать раздаче сердец.
— Итак… — Мистер Макрэнд снова вздохнул, напоследок еще раз дернул за лацканы пиджака и сложил руки на своем круглом животе.
Я поблагодарил его, что смог уделить нам время, а Джек предложила прислать счет в галерею. Уже в дверях она приобняла меня за плечи и сказала, что очень сочувствует. И я ей поверил.
Единственное наше утешение заключалось в том факте, что у Марианн Энгел осталось только пять статуй на обратный отсчет. Пускай нам будет больно наблюдать, как она их доделывает, но по крайней мере скоро все закончится. Мне оставалось лишь заботливо ухаживать за ней. И когда она нанесет последний штрих на последнюю статую, то поймет, что резьба ее не убила.
Новая диета Бугацы включала в себя регулярное употребление свиных поджелудочных желез, в сыром виде, чтобы организм получал недостающие энзимы и мог переваривать другую пищу. Я близко познакомился с окрестными мясниками, которые долго удивлялись моим заказам, пока я не объяснил, для чего покупаю этот продукт. И тогда им всем было приятно почувствовать, что они помогают сопровождающей меня собаке, — ведь не часто мясник может представить себя доктором. С каждым днем Бугаца выглядела чуточку лучше, а Марианн Энгел — все хуже и хуже.
Она побледнела от недостатка солнечного света, хотя иногда выползала из подвала за сигаретами и очередной
Годовщина аварии — мой второй «день рождения» в Страстную пятницу — прошла, а Марианн Энгел даже не заметила. Я один поехал на место катастрофы, один спускался в овраг… Зелень травы уже совсем поглотила черные пятна пожара. Подсвечник предыдущего дня рождения по-прежнему торчал там, где мы его оставили, — замызганное за год свидетельство того, что никто сюда после нас не приходил.
Я воткнул в землю еще один подсвечник (якобы тоже выкованный Франческо) и вставил свечку в жадный железный рот. Зажег и произнес несколько слов: не то чтобы молитву, ведь молюсь я только в Аду, а просто воспоминания о прошлом. Жизнь с Марианн Энгел как минимум привила мне определенную приязнь к ритуалам.
Она работала весь месяц, но скорость резьбы значительно снизилась. Неизбежно. По завершении номера 4 ей пришлось передохнуть два дня, и лишь потом приступать к номеру 3. Тело бунтовало, и не обращать внимания на это не получалось. Хотя Марианн Энгел готовилась особо долго, на статую номер 3 ушло почти пять дней.
Номер 2 занимал ее до самого конца месяца, да и двигалась она теперь исключительно за счет силы воли. А закончив, она забралась в ванну и как следует вымылась, а потом (наконец-то!) упала в кровать и проспала два дня напролет.
Когда она проснется — останется одна, последняя статуя. Я не знал, бояться или бурно радоваться; впрочем, Марианн Энгел частенько вызывала во мне противоречивые чувства.
Она встала с постели в первый майский день и выглядела гораздо лучше — какое облегчение! Я вдвойне порадовался, что она не сразу бросилась в подвал, к своей последней статуе, а разделила со мной завтрак. Разговаривала она связными предложениями, а потом отправилась на прогулку со мной и Бугацей (та впала в экстаз от долгожданного внимания). Мы по очереди кидали собаке теннисный мячик, а она притаскивала его назад в слюнявой пасти.
Первой тему затронула Марианн Энгел.
— Мне осталась всего одна статуя.
— Да?..
— Знаешь какая?
— Наверное, еще одна химера?
— Нет, — произнесла она. — Это ты.
В последние несколько месяцев моя статуя стояла в углу мастерской в белой простыне, точно карикатурное привидение. Поначалу я был разочарован, что Марианн Энгел потеряла ко мне интерес, но скульпторша все истончалась, и я теперь уж радовался, что не должен позировать и смотреть, как она тает.
Недолго думая я предложил позировать, хотя вообще-то лучше бы она совсем отказалась от этих своих идей о «последней статуе». Впрочем, теперь, по крайней мере, я смогу за ней присматривать. Вдобавок, судя по предыдущим сеансам резьбы с натуры, над моей статуей Марианн Энгел будет работать куда менее неистово. Я же не чокнутая зверушка, которая воплями требует, чтобы ее вызволяли из бездны времени и камня; я дам ей все имеющееся у меня время и никогда не стану торопить.