Горгулья

Дэвидсон Эндрю

Впрочем, в одном я ни минуты не сомневался: все в этой комнате заботятся лишь о моих интересах. Я не знал, что Марианн Энгел и Нэн уже много недель спорят о том, где мне жить, но, поскольку я обеих видел чуть не каждый день, такое могло получиться лишь в том случае, если обе старательно все скрывали, чтобы ни в коем случае меня не волновать.

— Времени еще вполне достаточно, чтобы принять взвешенное решение, — заключила Нэн, давая понять, что обсуждать тут есть еще ого-го сколько.

Ни от кого не укрылось, как она выделила слово «взвешенное».

В

проживании с Марианн Энгел имелись соображения практического характера, которые я не мог игнорировать. Во-первых, хотя она и объявила, что деньги не проблема, скорее всего я был ей не по карману.

Держать в доме больного с ожогами невероятно дорого. Кроме стоимости реабилитации — оплаты услуг Саюри, медицинских препаратов, приспособлений для тренировок — имелись также обыкновенные бытовые расходы. Продукты. Одежда. Развлечения. Коммунальные услуги. Марианн Энгел пришлось бы оплачивать не только мое лечение. Хотя часть затрат могли взять на себя государственные программы или благотворительные организации, я сомневался, что Марианн Энгел станет обращаться за помощью. Подозревал, что гордость, ненависть к бумажной волоките и отвращение к вмешательству в личную жизнь не позволят Марианн Энгел даже допустить мысль о чужих деньгах. Она утверждала, что ей хватит средств на меня, однако я не мог поверить на слово — полного ботинка сотенных купюр оказалось маловато, чтобы убедить меня в ее состоятельности. Придумала ли Марианн Энгел свои деньги так же, как и большую часть своей жизни? Или мне следовало считать, будто на протяжении последних семисот лет она откладывала каждое пенни?

Вдобавок к финансовой сомнительности затеи переезд к Марианн Энгел вызывал множество вопросов моральных. Поскольку в основе приглашения была ее уверенность, что «последнее сердце» предназначено для меня, приняв его, я бы, очевидно, попросту воспользовался ею, запутавшейся женщиной, руководствующейся ложными предпосылками. Будучи из нас двоих единственным вменяемым, я не только лучше знал, что делать, а был обязан действовать, основываясь на том, что знаю лучше. В любом случае, к чему влезать в зависимость от душевно нездоровой и едва знакомой мне дамы?

Пускай обстоятельства поменялись и я уже был не так крепок физически, однако с ранней юности жил самостоятельно. И даже еще раньше: мои опекуны Грейсы способны были печься лишь о собственных запасах наркоты. Я с шести лет во всех смыслах заботился о себе сам.

Итак, я ошибался, принимая приглашение Марианн Энгел, а Нэн оказалась права. В итоге я переиграю поспешное решение и отправлюсь в «Феникс-холл».

В тот вечер ко мне заглянул Грегор, занес подарок для Саюри и поздравил с переездом к Марианн Энгел. Когда я сообщил ему, что передумал, он резко сменил курс и заявил, что я принял единственное логичное решение.

— По-моему, вы сделали замечательные успехи под присмотром доктора Эдвардс. Я очень высоко ценю ее!

Я достаточно изучил Грегора и всегда чувствовал, когда он не договаривает. Вот как сейчас.

— Но?..

Грегор заозирался по сторонам, проверяя, не подслушивают ли нас.

— Но даже мартышки падают с деревьев.

Я

понятия не имел, что это значит, и Грегор объяснил: «Даже эксперты могут ошибаться».

— Конечно, доктор Эдвардс — ваш лечащий врач, и хороший врач, но вместе с тем, по-моему, не стоит недооценивать роль Марианн в вашем выздоровлении. Она приходит каждый день, помогает вам тренироваться и, очевидно, искренне за вас переживает. Бог ее знает почему. Впрочем, я вам сейчас Америку не открыл.

«Твоя чокнутая подружка втюрилась». «Заткнись, тварь».

Я поправил Грегора:

— Она бредит.

— Отрицайте на здоровье, — отозвался он. — Но все ведь очевидно.

Ах, как мило!

Я даже не собирался спорить; просто не хотелось.

— А вы бы что сделали?

— Я бы тоже волновался из-за переезда к Марианн, — ответил Грегор. — Но ведь и вы не подарок. Если вы сумеете притереться друг к другу, по-моему, оно того стоит.

— Даже если я ей нравлюсь (чего я вовсе не утверждаю), я ведь и сам не очень разобрался со своими чувствами. — Я помолчал. — Не знаю.

— Если вы откажетесь от приглашения, то будете самым идиотским идиотом из всех, кого я знаю, — заявил Грегор. — Вдобавок и лгун из вас не бог весть какой.

Если долго лежать прикованным к больничной койке, начинаешь мысленно каталогизировать все случаи общения с другими людьми. Я потрепал Грегора по руке (впервые прикоснулся) и проговорил:

— Спасибо, что принесли подарок для Саюри. Как трогательно…

Потом нажал кнопку вызова сестры и попросил еще морфия.

…два лузера вместе.

На утро Рождества в палате появилась Марианн Энгел с мешком подарков и серебряным чемоданчиком, который немедленно засунула мне под кровать. Мы несколько часов подряд проговорили, как водится, обо всем и ни о чем, при этом она кормила меня мандаринами и марципаном. По обыкновению, она то и дело бегала покурить, но я заметил, что от нее не каждый раз пахнет свежим табаком. Когда я спросил, чем она еще занимается и куда ходит, она покачана головой. Впрочем, с загадочной улыбкой.

Чуть после полудня появились Саюри и Грегор, а за ними Конни, как раз возвращавшаяся с обхода. Доктор Эдвардс в Рождество никогда не работала, а Мэдди и Бэт отпросились, чтобы провести день с родными. Больше мы никого не ждали, и тогда Марианн Энгел вытащила из угла свой мешок и все принялись дарить друг другу подарки.

Медсестры все вместе накупили мне книжек на темы, которые недавно привлекли мое внимание, — к примеру внутреннее жизнеустройство монастырей в средневековой Германии и писания Хайнриха Сузо и Мейстера Экхарта.

— Для вас нелегко выбирать подарки, это уж точно! Мне пришлось обойти целых три книжных магазина, — заметила Конни.

Но, испугавшись, что слова ее могли прозвучать как жалоба, торопливо добавила:

— Конечно, мне не сложно!

Грегор вручил мне писчий набор, поскольку я признался ему, что в последние недели кое-что писал, а Саюри принесла лавандовое мороженое, которым я с удовольствием угостил всех. Марианн Энгел мороженое, кажется, оценила больше остальных, особенно тот факт, что язык от него делался лиловым.