Гори, гори ясно
Шрифт:
— Он назвал девочку ублюдком, жену наблудившей сукой, а ему де кормить их теперь. Предложил обеих вместо себя мне отдать, и жену, и дочь. «Это все из-за них», — цитата. Я прострелила ему оба колена. Затем пах. И только потом голову.
В ало-рыжем отсвете моего огня, в играх ночного ветра светлое облако волос будто горело.
— Конец истории, — шумно выдохнула Бартош. — Где-то в том лесу его и закопали.
— И муравейник ему могилкой, — подытожил. — Мразью меньше — мир чище. Забудь и не вспоминай,
Чтобы отвлечь, я всколыхнул для нее небо. Полотна зеленого, лилового и бледно-красного затрепетали на небосклоне. Свет разгоняет тьму, прошлое блекнет в забвении. Как-то так оно было задумано.
— Красиво, — выдохнула Таша.
Я подумал, что привлечение небесного огня сработало, отогнало мрачные мысли. Встретился взглядом с лютой стужей.
— Скажи, ты что-то знаешь о разгроме кладбища в Пушкине? — переключилась на другую тему Арктика. — Когда мы сидели со Шпалой и затронули разоренную могилу отца, ты странно отреагировал. Как будто знал уже. И даже с облегчением. Почему?
«Глазастая», — я про себя ругнулся. Не в адрес Таши, а на себя за то, что не потрудился тогда скрыть эмоции.
— До меня доходили слухи о том происшествии.
— Подробнее? — требовательный взгляд.
— В новостях было, и в газетах писали, — развел руками.
— Андрей, я же не дура, — с укоризной сказала она. — Не темни. Ты что-то знаешь. И знаешь, что для меня значит этот разгром.
— Именно поэтому не хочу, чтобы ты лезла в это дело, — признался. — Оно опасно. И огнестрел в данном случае послужит слабой защитой.
Таша затарабанила пальцами по перилам.
— Вот как. Выходит, сила мне нужна еще больше, чем я предполагала.
Она не отступится. Полгода готовиться к наказанию отморозка — о многом говорит. Но и тянуть ее в мир Ночи, который нынче лихорадит, в коем резвятся «шахматисты», сбрасывая с доски одну фигуру за другой, вариант хуже не придумаешь.
Не прав я, придумаешь: если она сама туда влезет, двумя ногами в самый жир. А потом ее этими же ногами вперед и вынесут.
И так плохо, и эдак погано.
Не хочу, чтобы эта белая кожа стала еще белее, а после пошла трупными пятнами. Привязался я к Арктике.
— Ты в деревню со мной хочешь? — спросил на выдохе.
Бартош кивнула, прожигая меня внимательным и требовательным взглядом.
— Тогда сейчас мы закрываем тему, — поднял руку ладонью вперед. — И никаких возражений. Сама сказала: тебе нужна сила. А пока ее у тебя кот наплакал, нервы лишним знанием трепать незачем.
— Не бывает лишних знаний, — мотнула головой Таша, явно пропустив часть моей речи про возражения.
— Зато бывают несвоевременные, — грозно сдвинул брови. — Таш, я не твоя родительница, чтобы годами скрывать от тебя правду из неясных побуждений. Утро вечера мудренее,
Она долго прожигала меня взглядом, прежде, чем ответить.
— Ты же не причастен к погрому? Я тебя не подозреваю, но не могу не спросить.
— Никоим образом, — честнейше заверил девушку.
— Договорились.
Я выдохнул. Надо будет надавить на законников, чтобы дали мне больше информации по делу в Пушкине. И по возвращению из деревни сдать что-то более-менее безопасное Таше. А там пока суд да дело, может, опасность и минует.
Сам в это не особо верю, но так я хотя бы отсрочку создал.
— Ты против тех, кто это устроил, — сказала она утверждающе. — Они и тебе враги. Я права? Вижу, что так. Я мало что могу в нынешнем состоянии, ты прав. Подожду, подготовлюсь. Бьют заточенным клинком, не тупым. Просто знай, что я на твоей стороне.
Кивнул. Обошелся без пафосных речей и заверений в ответ.
Мы еще какое-то время стояли, молча глядели на переливы небесного огня. Каждый думал о своем. Таша, наверняка, о кладбище и возмездии. Я — о разговоре со своей родительницей.
Первое августа, пора ей сделать звонок из Франции.
Впрочем, из Франции ли?..
— Ви-ви-ви-ви, тра-та-та, — донеслось снизу, из парковых кустов. — Ви-ви-ви!
Аккомпанеметом птичьей песне служил шум крон.
— Сорокопесенник, — определила сходу певуна Таша, добавила, заметив мое удивление. — Садовая камышовка.
— Чиба-чиба, — обрадовалась узнаванию ночная птаха. — Чиба-чиба, чек-чек.
Улыбнулся: мы в казино, когда выплату готовим, спрашиваем инспектора: «Чек?» — и, если все верно посчитано, слышим в ответ тоже: «Чек», — уже утвердительное. Чек-чек.
Это: «Чек-чек», — звучало в исполнении пернатой мелодично, а еще громко. И только тут, на фоне ночных пений, я понял, что дундук.
Ночь! Великолепная слышимость. Транспорта минимум. Хотя что-то с Пискаревского и Блюхера и доносится, но девятиэтажки с деревьями глушат звуки моторов и шин.
Звуки — на примере звонкой птичьей песни — разносятся далеко и явственно. А я увидел тень. Не услышал шаги преследователя, а только на видимое свидетельство среагировал. В прошлый раз меченый встретился мне возле парадной. Предположим, нынче ночью он там же приблизительно и отирался.
Выходит, он шел за мною через весь двор, а я его шагов не услыхал. По асфальту мягкой обувью? Припомнил: да, бегун был в кроссовках. Но он же не пушинка, чтобы никаких звуков при ходьбе не издавать! И потом, когда я по дворам метался в поисках беглеца, тоже не было топота.