Гори, гори ясно
Шрифт:
Дернулся к мобильному, чтобы немедленно позвонить Крылову, поделиться с оперативником своими мыслями. Посмотрел на время — половина первого ночи. Решил, что не настолько срочно мое подозрение. До утра потерпит.
Сон по-прежнему не шел. И потому я озадачился другим вопросом: интересом Феди Ивановны к записям отца. Дважды высказанным интересом. Меня и в первый-то раз вопрос о записях насторожил.
Чуть погодя события закрутились, я переключился на другие мысли (например, как выжить). Потом мне качественно выносили мозг. И я не то, чтобы забыл
Тогда и собирался уточнить у родительницы, почему она «вычистила» отцовский кабинет. Одно дело, если родительница на эмоциях это сделала. Она натура тонкая, не удивлюсь, если так оно и было. Другое дело — если при вывозе бумаг отца мать руководствовалась соображениями... Любыми соображениями за пределами чистых эмоций.
Эти соображения я намеревался прояснить. Их — и контакты отца. Профессора, выделяемые из общей массы студенты. Знакомые по переписке: знаю, что па вел обширную переписку. Но понятия не имею, с кем и по каким вопросам. Не уверен, что ма знает больше, но спросить стоит.
Долгий ящик затрещал, когда меня приволокли в гараж — когда вопрос стал личным. Не просто: «Хм, кому и зачем нужны эти убийства?» С момента, как в жертвы определили меня, задача стала звучать так: «Как мне до них добраться?»
Так... В щепки тот ящик, в труху. Снова потянулся к телефону. Эти-то не спят по ночам. Ночь — их время.
— Джо, хорошей тебе ночи! — говорить пришлось громко, на фоне у вурдалака пели, играли и громыхали. — Можешь дать мне номер Лены? Или ей — мой?
— Ночи, АБ! Утром, все утром! — повысил голос и Женька тоже. — Нынче Хелен не в той кондиции.
Он сбросил вызов.
Утром так утром. Мне пока не настолько горит, чтобы я до утра дотерпеть не мог.
Женина жена Лена-Хелен Курьянова позвонила мне в восемь. На мои путаные полусонные объяснения, почему наш разговор лучше бы вести не по мобильной связи, не обиделась. Назвала адрес кафе для беседы.
— Рад встрече, — почти что искренне поприветствовал вурдалачку. — Давно ждешь?
В кафе она пришла до меня, заняла столик в углу и заказала себе... глинтвейн, кажется. Не уверен.
Зацепился взглядом за футляр с гитарой. Тот лежал на двух стульях сразу, обозначая, видимо, что столик занят. Час все еще был ранний, а зал пустой, не считая нас с Хелен да скучающего работника за стойкой.
Мертвые девушки, милые причуды.
Милая мертвая девушка взмахнула рукой. О значении жеста догадываться предполагалось самостоятельно. То ли это было такое приветствие, то ли «убирайся с глаз долой».
— Так понимаю, здесь самообслуживание? — обернулся к стойке и замершему за ней парню. — Подожди еще пару минут, закажу себе чаю. Не позавтракал.
— Болван для того и оставлен, — Лена щелкнула пальцами, и работник заспешил от стойки к нам.
Уже вблизи я подметил сияющую улыбку и
— Черный чай и пару бутербродов, — я не притронулся к протянутому меню.
— С бужениной, с ветчиной и сыром, с... — принялся монотонно перечислять официант (или бармен?).
Стоял он при этом в полупоклоне и продолжал держать в руке меню. Смотрел прямо перед собой. Зрачки были расширены.
«Болван», — я поежился, вспомнив, как при первой встрече певунья звала меня «прогуляться».
Сделать из меня такого же болвана. Одноразового, надо думать.
— Всех по два, — вмешалась вурдалачка, затем указала в направлении двери. — Вы закрыты.
«Болван» послушно пошел закрывать дверь кафе.
Меня подмывало спросить, для чего она заморочила бедного парня. Причем в духе Шпалы спросить, вроде: «На буя буянила?» Смолчал. Мне нужна помощь вурдалачки. «Попросить» закрыть зал и принести поднос бутербродов — это не то же самое, что «попросить» присоединиться к завтраку в качестве блюда.
Так что я просто ускорился с поглощением пищи. И быстренько перешел к тому, ради чего эта встреча затевалась.
— Лена, — вздохнул поглубже, как перед прыжком в воду. — Я хотел бы поговорить с тобой о моем отце. Если ты не возражаешь, конечно.
— И все же, с болью в горле, мы тех сегодня вспомним,Чьи имена, как раны, на сердце запеклись,Мечтами их и песнями мы каждый вдох наполним[1]...
В пустом помещении ее голос звучал особенно звонко. Надрывно. Пронзительно. Искренне. Лена уже напевала при мне строку из этой бардовской песни, но тогда звучание было совсем иным.
— Спрашивай, — прочувственно сказала она. — Не знаю, будут ли тебе полезны мои ответы — я всего лишь одна из его студенток. Луной клянусь отвечать полно и искренне, и не возьму за то никакой платы.
После того, как прозвучала клятва — клятва, которой я не просил — я задумался. Джо был прав, когда обещал мне союзника в лице своей немертвой жены. Будет ли верным использовать представившуюся возможность только для расспросов о работе и университетском круге общения отца?
— Если не возражаешь и можешь уделить мне лишних полчаса, начну издали, — сложил пальцы домиком, свел брови и принялся говорить. — Расскажу о некоторых недавних событиях, чтобы ты поняла, с чем связан мой интерес.
— Постой! — оборвала меня жестом Лена. — Дополню: Луною и непроглядной ночью клянусь сохранить весь разговор между нами двумя, если только последнее не нанесет вреда моей семье.
Благодарно ей кивнул. На столь широкий жест я не рассчитывал. Идя на встречу, и представлял наш разговор иначе. Несколько моих вопросов, несколько ее ответов.
Мне же были протянуты щедрой рукой помощь и расположение — бери и пользуйся. Отказаться от этого дара? Только потому, что в самом начале нашего знакомства все пошло вкривь и вкось? Или потому, что в моей новой союзнице не было жизни — в привычном мне понимании?