Горицвет
Шрифт:
Жекки не понравился его тон, его внезапная жесткость. Ей почему-то впервые со страхом подумалось о его власти над ней, и от этой мысли она еще больше напряглась и похолодела.
— Ну, зачем вы так, Грег? Пустите, я хочу одеться.
Она почувствовала, как охватившие ее руки налились тяжестью. Грег словно окаменел, продолжая сжимать ее со страшной силой. Жекки не вырывалась, давно поняв, что это бесполезно. Она смотрела снизу вверх на его замкнувшееся бронзовое лицо, и вдруг сама потянулась к его щетинистому подбородку и сомкнула губы вокруг его жесткого рта. Ее тонкие пальцы с короткими детскими ноготками несмело взъерошили его смоляные волосы,
XXIX
Так они просидели еще несколько минут. Грег растягивал время, как мог, как завзятый винный гурман, смакующий по капле вкус драгоценного напитка, обрывая каждый глоток длинными паузами и с тоской ожидая того момента, когда дно его бокала наконец совсем опустеет. Для Грега такой момент уже наступил. Сегодняшняя чаша была испита до дна. Бог весть, наполниться ли когда-нибудь снова. Он разжал объятья, спустив Жекки на пол.
После он смотрел, как она одевалась все в то же единственное неповторимое лимонное платье. Подобрав золотистый пояс, он прижался к нему губами.
— Ты позволишь, я возьму себе этот шелковый лоскуток? — спросил он не то насмешливо, не то чересчур серьезно. — Твое платье и так прекрасно сидит.
— Не правда, пояс мне очень нужен, — заволновалась Жекки. — Платье без него просто упадет.
— Я сам буду его поддерживать все время, и тогда ты не позволишь мне от себя отлучаться, — Грег как будто смеялся.
— Перестаньте, Грег, сейчас же отдайте, — не унималась Жекки.
Он обидно смеялся, прятал пояс у себя за спиной, заставляя Жекки крутиться и прыгать вокруг, и, конечно, в конце концов, отдал.
Они пообедали за тем же круглым столом в кабинете, и им снова прислуживал добросовестный Спиридон, молчаливо и важно. И они сами почему-то все больше молчали, в их примиряющем согласии угадывалась тоска. Что-то незаметное и тягостное повисло над ними и уже опутало вязкой невидимой паутиной.
— Жекки, — сказал Грег, отпустив Спиридона, — мы должны решить, как быть дальше. Я уверен, ты, как и я, не хочешь неизвестности.
— Конечно, я не хочу, но, послушайте, Грег…
— Мне нужно услышать от тебя кое-что, и тогда я буду знать, что делать. Скажи мне это, и со всем прежним будет покончено, потому что для себя я уже все решил.
— Что же вы хотели бы, чтоб я вам сказала?
— Что ты не вернешься к… — он запнулся. Имя Аболешева ему не далось. — К нему.
— Если вы имеете в виду Павла Всеволодовича, то он куда-то уехал, вы знаете, и к тому же, сам освободил меня от всяких обязательств. Но это ничего не меняет, Грег.
— Почему же?
— Потому, что я не могу взять и… и перестать любить. Это не в моей власти. Аболешев мне дорог, и я не могу… словом, не могу обойтись с ним, как вы предлагаете.
— Значит, вы не можете? — снова перейдя на «вы», Грег как будто усилием воли возводил между ними преграду. — Он дорог и все прочее, ну, а чем же я провинился, что не удостоился вашего признания в той же мере?
— Но… Грег, я думала, что нам с вами не нужны слова. Вы же знаете, как мы умеем говорить друг с другом одними чувствами. Я вас чувствую почти как его, иногда даже сильнее, и у меня в жизни не было, кажется, ничего лучше, чем прошлая ночь и… В общем, считайте, что я еще раз призналась вам в любви, о которой вы, конечно,
— Вы моя жена, Жекки, — повторил Грег с упрямой отчетливостью, — вы уже стали ей, поэтому ваше положение не может остаться прежним.
— Но я хочу как раз, чтобы пока все осталось по-прежнему. Мне надо увидеться с Аболешевым, я не могу решать за его спиной.
— Зато он всегда и все решал за вашей спиной, и при этом не был, судя по всему, обременен особенной щепетильностью относительно ваших глубоких чувств.
Жекки увидела, как вновь разгораются, мрачно поблескивая, буравящие ее черные уголья. Лицо Грега при этом оставалось абсолютно бесстрастным, и от этого его общее выражение любому другому человеку на месте Жекки показалось бы крайне опасным. Но ее уже не занимало ни это выражение, ни угрожающий кварцевый блеск в его глазах. После того, как Грег произнес нечто, затронувшее Аболешева, внутри Жекки словно бы что-то оборвалось. Она не почувствовала ни особенной боли, ни даже мимолетного укола совести или чего-то подобного, просто жизнь всего ее существа за это мгновение сразу переключилась, перешла из одной половины сердца в другую. И теперь весь ее интерес, вся сосредоточенность ума и души обратились на Аболешева. Грег что-то знает про Аболешева, он дает понять, что знает о нем что-то такое, что ей не известно. Что же? Она сама еще не дала себе отчет в произошедшей с ней перемене, еще не вполне осознала новизну собственных ощущений, а Грег уже принял подчеркнуто отчужденный вид.
— Откуда вам это известно? — выдавила из себя Жекки, делая спасительный глоток воды.
— Самое забавное состоит в том, — произнес Грег, как всегда, в обычной для него манере легкого небрежения происходящим, лениво процеживая слова, — что вас интересует вовсе не то, откуда я мог узнать это, а то, что я узнал. Не так ли, моя дорогая?
— Да, да, конечно, Грег. Все так. Я иногда думаю, что про Аболешева вообще все вокруг знают что-то такое, чего не знаю я. Нелепо, да, понимаю, но…
— Возможно, так оно и есть.
— И что же такое узнали о нем вы?
— Знаете, что меня поражает в вас больше всего? — Ваше слепое упрямство или упрямая слепота, тут я не вижу, честно говоря, большой, разницы. Это качество не порок, не добродетель, и уж, само собой, не каприз или издержка дурного воспитания. Оно ваш природный стержень, первооснова натуры, если угодно, и, следовательно, я не смогу ему противостоять, не могу исправить, ни воспользоваться к выгоде для себя.
— При чем здесь моя натура, пожалуйста… — Жекки не понравилось, что голос зазвучал просительно, но «чувство Аболешева» делало свое дело, и она уже не могла не подчиняться ему. — Пожалуйста, поговорим, как вы хотели, серьезно и без этих ваших туманных отступлений.
— Вот-вот, не говорите после этого, что я не прав. Ну что же…
Грег поднялся, подошел к Жекки, и, потянув ее за руку, бережно заставил встать рядом с собой. Руки его снова обвились вокруг ее талии, и она снова оказалась так близко прижата к его твердокаменной гурди, что слышала тяжелый гул от ударов его большого сердца. И он снова вбирал ее всю своим долгим тягучим взглядом, но палящие черные угли больше не раскалялись. Не было ничего прежнего, что отличало его. Насмешливость, холодное небрежение, тайная озлобленность словно ушли куда-то вместе с тем веселящимся огнем, что так радовал Жекки еще совсем недавно. Грег смотрел совсем по-особенному. Он весь стал каким-то другим — не слишком уверенным, но спокойным.