Горицвет
Шрифт:
— Нету туточки никакой развилки, — раздался вдруг какой-то странный идущий будто бы сквозь стекло голос.
— Я здесь, — произнесла Жекки, уже вполне спокойно откликаясь на поманивший ее призыв с другой стороны этого невидимого стекла. — Вэя.
— Ы-ы-ы, Евгеньпална, да что это с вами подеялось?
Жекки осмотрелась. Маленькое белобрысое существо смотрело на нее бегающими мышиными глазками. Спине было тяжело от повисшей на ней обузы. Лесная тропа упиралась в какое-то гнилое болто.
— Идем, — сказала она, не узнав своего голоса.
Голос стал каким-то другим, словно с помощью ее голосовых связок, ее языка и губ заговорил кто-то совсем другой, имеющий с ней нечто общее,
— Я боюсь, — запищало белобрысое существо, и Жекки легко догадалось, кого оно испугалось.
Большой зверь на высоких лапах с бурым отливом шерсти смотрел на них из-за низких зарослей кустарника. Его глаза светились желтым неподвижным огнем. Жекки знала, что это волчица. Что это — она сама.
— Не бойся, я не причиню тебе вреда, — сказала она Просе. — Скоро вы будете в безопасности.
Девчонка тихонько ойкнула. Отдалившись, горящие желтые глаза исчезли в сером сумраке.
Жекки, точнее то, что еще могло отдавать отчет о ее подлинности, поняла, что так могла говорить только совсем другая Жекки. Иное ее наполнение, ставшее вдруг главным, исподволь завладевшее ей. И тогда она-настоящая поняла, что возврата к прежнему никогда не будет, что ее истинным спасением могло быть только это странное перерождение, что для нее прежней все кончено необратимо. Ни ее настоящей, живой человеческой Жекки, ни ее привычного мира, ничего этого больше нет и вернуть ушедшее невозможно. И то последнее, насильно оторванное, что привязывало ее совсем недавно к этому погибшему миру, в сущности, тоже должно было рано или поздно исчезнуть. Так она вспомнила Грега. Мучительная боль, вонзившаяся как раскаленная сталь, под самое сердце, сковала ее память. «Да, с ним все было бы по-другому, — подумала она, — но теперь ничего не поправишь».
Боль в низу живота откатилась вспять, Жекки глубоко взохнула и почувствовала идущую изнутри необыкновенную ясную прохладу, успокоение, благость. Это было ни с чем не сравниемое чувство уверенности и совершенной неосязаемой силы. Чувство одновременного полного отстранения от окружающего и абсолютной бесконтрольной власти над ним. Эта невесомая легкость и спокойная сила избавляли от всякой боли, отстраняли всякие треволнения, отводили прочь всякие неприятные ощущения. Это и было то ее новое содержание, новое наполнение прежней Жекки, которе стало ее исходом. Новая Жекки вполне отчетливо сознавала произошедшее с ней и не чувствовала по отношению к свершившейся перемене ничего, кроме невозможности чего-то иного.
Ее больше не удивляло, что Прося, державшая ее за руку, перестала ныть, а молча тащилась, покорная и пришибленная. Ребенок, лежавший в перевязи, больше не всхлипывал, а кротко, не засыпая, сносил свое положение. Нести его стало совсем легко. Жекки больше не чувствовала усталости. Ее охватила неукротимая энергия, прилив неведомых сил. Она могла бы идти еще хоть сотни верст. В уже наступившей тьме она видела как кошка, и так ясно, так досканально четко представляла себе тот остаток пути, который должна была проделать, дабы довести до конца последнее дело, доставшееся ей от прежней Жекки, что открывшийся за деревяьями широкий просвет — выход на большую сельскую дорогу — не оставил по себе никакого сильного впечатления. Сильных впечатлений, острых наплывов чувств, внезапных порывистых спазмов, больше не было. И это вызывало приятие, неколебимую уверенность и спокойствие.
— Новоспасское, — произнесла Жекки, когда они поднялись на невысокий склон оврага и увидели рассыпанные внизу огни.
Прося ничего не ответила. В полном молчании они спустились по тянувшейся вдоль оврага грунтовой дороге и так же молча перешли за околицу. Поднимавшиеся
LV
Красный от гнева Семен Ильич Лягушкин выскочил из флигеля на тюремный двор, едва Сом успел перебросить за лузу вожжи. Молодой сильный мерин — подарок их милости — впряженный в легкую коляску, разгоряченный быстрой ездой, то и дело взбрасывал морду и часто перебирал передними ногами. Сом успокаивающе хлопал и отирал его гладкую шею, как подбежал с криками энтот самый Лягушкин. Их благородие разрозились самой непотребной бранью, и Сом даже не сразу разобрал промеж всяких ругательных слов, что такое стряслось и из-за чего это Семен Ильич на него напустились. Но как только причина ихнего гнева сделалась малость понятной, Сом, ничего не говоря, снова отвязал вожжи. Показавшаяся на крыльце фифа в атласном платье тоже прокричала ему вдогонку что-то обидное, да только Сому было уже все равно.
Он что было мочи подгонял мерина. Пустынные улицы летели навстречу с порывами горячего ветра, вихрями пыли и полыхающими отсветами пожара. Сом гнал коня за город, к объездной дороге. Он уже твердо знал, что, ежели их милость удумали сбежать без него, то стало быть, причина к тому была только одна — Сом никогда не проговаривал ее вслух, да и про себя думал редко, однако, знал наверняка: их милость надо встречать в Новоспасском. Туда они уговаривались отправиться в случае бегства из острога, там было безопасно. Туда стекались беженцы и погорельцы со всего уезда, там стояла большая воинская команда. Там был порядок. Наконец, через Новоспасское проходила последняя, не отрезанная пожаром, большая дорога, по которой можно было легко уехать в Нижеславль, а оттуда, понятное дело, куда угодно, хош за границу.
Их милость к тому и готовились. И вовсе они не собирались пропадать в тюрьме, да еще и ни за грош, да еще и терпеть от какого-то там Лягушкина. Ну уж теперь слава Богу, все пойдет как по маслу. На авто их милость, само собой, поспеют туда быстрехонько, ежели только… ежели только они не удумали чего другого. Сом тяжело вздыхал. Кому как не ему было знать, на что может пойти Петрляксандрыч, коли уж им приспичит. Сом этого не понимал, никак не укладывалось у него в голове, чтобы вот так вот разом взять, да и броситься, сломя голову, в самое пекло, когда впереди прямая и спокойная дорога, да и ради чего, вернее ради кого?.. Девка как девка, прости господи. Желтоволосая фифа с Вилки ничуть не хуже, а то и посмазливее будет, и сколько таких уже было, и сколько еще будет, так чего ж сердце рвать, жизнью бросаться? Непонятно все это, а ничего не поделаешь. Видно, по нраву им чуять под собой пропасть, ступать по краю. На то они были и есть их милость.
В середине пути мерин заметно притомился. Сом уже больше не подгонял его. Да и нужда в том отпала. Горящий город остался позади, единственный опасный, тоже охваченный огнем участок леса, они счастливо проскочили и теперь медленно двигались по пепельно-серой дороге, проложенной через поля и небольшие перелески. Сизая мгла низко стелилась над головой, вдали на горизонте что-то пугающе багровело. Резкие порывы ветра по-прежнему несли навстречу клубы бурой пыли и тяжелый удушливый запах гари. Только когда внизу, под косогором показалось множество разведенных огней, ряды белых палаток и еще дальше — синеющие купола новоспасской церкви, да черные крестьянские избы, Сом с облегчением перевел дух.