Горит ли Париж?
Шрифт:
Лей любезно дал Хольтицу прикурить. Завязался разговор. Между короткими затяжками Хольтиц поведал Лею о том, что утром у него состоялась первая в жизни встреча с фюрером, и о своем назначении в Париж. Лей поздравил его. Он был в хорошем настроении. Вспомнил свои поездки в Париж во время войны. Увы, сказал он Хольтицу, это уже будет совсем не тот город. Париж сейчас, по его словам, нуждался в сильной руке боевого офицера.
Заметив, что Хольтиц не в настроении, Лей предложил выпить. Официант ОКВ, пояснил он, дал ему бутылку довоенного «бордо». Лей полагал, что самой большой удачей было бы разделить ее с новым командующим Большого Парижа.
Лей принес бутылку в купе Хольтица. Они выпили за удачу Хольтица
Закон этот, пояснил он Хольтицу, назывался «О задержании и аресте родственников».
Лей, говоривший с ганноверским акцентом, разъяснил Хольтицу его суть. Закон призван послужить Германии в особо тяжелые времена, которые для нее наступали. Как им обоим известно, для того чтобы выиграть войну, рейх нуждался в неизменной преданности своих солдат. Закон этот был вызван к жизни тем печальным фактом, что некоторые из генералов Германии недавно изменили ей. Одни сдались, другие оказались неспособными выполнить поставленные перед ними задачи. Против фюрера, напомнил он, был организован заговор.
Закон о родственниках не допустит подобного впредь. Родственники немецких генералов отныне будут нести ответственность за промахи генералов. В каком-то смысле они станут заложниками государства, гарантами хорошего поведения генералов.
Глубоко затянувшись сигарой, Лей признал, что эта мера чрезвычайная. К несчастью, продолжал он, чтобы закон был действенным, его положения должны быть жесткими. В тех случаях, когда промахи какого-либо генерала окажутся серьезными, а он избежит германского правосудия, сдавшись в плен, закон предусматривает смертную казнь для членов его семьи.
После слов Лея наступила тишина. Хольтиц вдруг почувствовал тошноту. Он уставился на капли «бордо», оставшиеся в стакане, и не мог вымолвить ни слова. Наконец, запинаясь, выдавил из себя, что подобная практика означает для Германии возврат к средневековью.
«Да, возможно», — сказал Лей, медленно вдавливая сигару в стоящую между ними пепельницу. Затем он вновь повторил фразу, которую уже произносил несколько раз: «Это исключительные обстоятельства».
Разговор прекратился, и через несколько минут Лей ушел. Хольтиц стоял у полураскрытой двери и наблюдал, как Лей исчезает в темноте коридора. Больше он его никогда не увидит. Он захлопнул дверь и запер ее. Поезд уже вышел на длинный и ровный участок пути до Берлина. На следующее утро Хольтиц пересядет на другой поезд, идущий до Баден-Бадена. Там он попрощается с женой, дочерьми Марией-Анжеликой четырнадцати лет и восьмилетней Анной-Барбарой и четырехмесячным сыном Тимо, которого подарила ему судьба и которого этот кажущийся бесчувственным пруссак ждал всю свою жизнь.
Хольтиц разделся и лег. Затем он сделал то, чего никогда в жизни не делал. Взяв с ночного столика коробку со снотворным, он вытряхнул из нее сразу три таблетки и проглотил одну за другой.
10
Между Растенбургом и Баден-Баденом фон Хольтиц ка короткое время остановился в Берлине. Когда он сошел с поезда, его ждала телеграмма за подписью Бургдор-фа. Коменданту Большого Парижа сообщалось, что специальным приказом фюрера ему присвоено звание генерала от инфантерии.
Всю ночь по пути в Баден-Баден Хольтиц размышлял над тем, что могло стоять за этим неожиданным повышением. Он знал, ОКВ никогда не поручал командование городом, даже столицей, генерал-лейтенанту. В самом Париже ни один военный губернатор никогда не имел ранга выше генерал-майора.
12
Стоя
Только два события омрачили его безмятежное пребывание здесь. Первым было прибытие 14 марта 1944 года офицера из генерального штаба в Берлине. Он потребовал от Бойнебурга досье, которое валялось в его кабинете с того самого момента, как оно было составлено, сразу после рейда на Дьепп в августе 1942 года. Оно было озаглавлено: «Оборонительные меры в районе Парижа в случае высадки десанта противника». Офицер забрал досье в Берлин. Через десять дней оно вернулось в кабинет Бойнебурга. ОКВ признал эти меры «абсолютно неудовлетворительными». Бойнебургу было приказано подготовить другой, более детальный план, предусматривающий в случае наступления врага «возможность вызвать максимальные разрушения в районе Парижа».
Второе событие было более серьезным по последствиям для Бойнебурга. Это был заговор 20 июля. Хотя Бойнебург и не входил в число организаторов заговора, тем не менее, когда в штабе генерала фон Штюльпнагеля был получен пароль «Юбунг», он приказал своим войскам арестовать 1200 эсэсовцев и гестаповцев, расквартированных в Париже. С момента, когда позднее в тот вечер Бойнебург услышал резкий голос Гитлера, раздавшийся из динамиков в отеле «Рафаэль», он стал ждать расплаты.
Она наступила 3 августа. Из штаба главнокомандующего вермахтом на Западном фронте пришла короткая телеграмма, в которой буднично сообщалось, что он «отстраняется от должности военного правителя Парижа и его место займет генерал Дитрих фон Хольтиц». Бойнебург ничего не знал о человеке, который должен был стать его преемником. Он слышал только, какой Хольтиц пользуется репутацией: она опередила его на пути в Париж. Для Бойнебурга, фон Арнима и горстки других офицеров, переживших 20 июля, Хольтиц был «преданным нацистом и непоколебимо послушным пруссаком».
По мнению Бойнебурга, коренастый пруссак, рявкнувший в тот вечер 9 августа 1944 года у стоявшей внизу будки часового «хайль Гитлер», мог представлять собой только безусловного нациста. Наблюдая, как Хольтиц торжественно вышагивает по ступеням резиденции, Бойнебург прошептал фон Арниму: «Твердый орешек».
В салоне Бойнебурга, расположившись на зеленых бархатных стульях в стиле Людовика XV, с полдюжины старших офицеров с нетерпением ждали момента, когда смогут рассмотреть этого маленького человечка. Для фон Арнима это была «трогательная минута». Спокойный и отчужденный Хольтиц чувствовал себя неловко среди этих людей. Мало что в облике окружавших его гарнизонных офицеров могло понравиться генералу, большую часть войны проведшему в грязных окопах России.
Между переменами изысканных блюд, приготовленных болгарским шеф-поваром Бойнебурга, Хольтиц сухо поведал о своем визите в Растенбург. Наблюдая за собравшимися за столом людьми, молча слушавшими его рассказ, Хольтиц почувствовал, как над ним нависает одиночество: оно будет преследовать его на протяжении всего пребывания в Париже. За этим обеденным столом между Хольтицем, новым командующим, и этими людьми, которые теперь подчинялись ему, уже начало постепенно возникать чувство взаимной подозрительности.