Горит восток
Шрифт:
От Евдокима Лиза узнала, что они жители местные, из ближней деревни, был у них женатый сын. Как провели железную дорогу, он устроился путевым обходчиком. На узкой полосе земли — «полосе отчуждения» — ему дозволили садить огород, косить сено, пасти корову. Земля оказалась щедрой, овощи давали хороший урожай, хватало и сена и молока. Они вышли из общего сельского надела, перевезли избу свою поближе к разъезду и зажили никому не подотчетные. Все свое, всего вдоволь. А потом сына зарезало поездом, и следом за ним умерла и невестка. Долго хлопотал Евдоким, но добился, что той полосой земли, какую они заняли, им разрешили
Через два месяца Лиза стала вставать с постели. Нетвердо переступая ногами, она выходила на крыльцо, потом за ворота, садилась на лужайку, усеянную желтыми цветами одуванчиков. В голубом небе плыли веселые кучевые облака. Перед вечером над землей столбом толклись комары, звеня, как тонкая струна. Куры бродили по полянке, безмятежно разбрасывали лапками сухой мусор, отыскивая в нем жучков и личинок. И Лизе казалось, что над нею, над этим домом опущен стеклянный колпак, сквозь который не могут проникнуть никакие заботы и никакие тревоги.
Чуть окрепнув, она стала уходить от дома дальше. С невысокого бугорка был виден разъезд, на нем всегда три состава, по числу запасных путей, и почти неизменно из трех поездов один был санитарный. Солдаты бродили вокруг разъезда, жгли костры. Раненые сидели вдоль насыпи, грелись на солнышке. Лиза добиралась до них, подсаживалась, завязывала разговор.
За что воюете? — спрашивала она, будто между делом.
Мы — за царя, — со сдержанной злобой отзывались ей, — а царь сам знает за что.
Лишние люди па белом свете завелись, — говорили другие, — вот и надо перебить их либо искалечить.
Кой-кому и прямая выгода от этого есть, — сумрачно замечали третьи, — на нашей крови они деньги себе зарабатывают.
Ты бы спросила еще, как мы воюем.
— А как вы воюете? — спрашивала Лиза. И сразу шумели солдаты:
А так — как бараны на бойне, пока очередь до каждого не дойдет. Оружия нет, патронов, снарядов не хватает, толкают, гоняют нас куда попало. И все отступаем, отступаем… Нас японцы разобьют — мы отступаем, мы японцев разобьем — все равно мы отступаем.
Так разве русские войска воевали, когда Суворов ими командовал!
Тебе что, Куропаткин хуже Суворова?
А ты его видел хотя раз на позиции?
Я и своего-то, какой нашей дивизией командует, пи разу не видел. Таких генералов, что вместе с солдатами воевали бы, у нас посчитать — на одной руке пальцев хватит.
Да, шибко русские генералы: Штакельберг, Кауль-барс, Ранненкампф, Бильдерлинг, Шварцкопф…
Подходили солдаты из эшелонов, ждущих отправки дальше на восток, прислушивались к разговору. Это были большей частью мобилизованные, пополнение. Они поглядывали далеко, на елани, зеленеющие поля, вздыхали:
Эх, нам бы землю пахать теперь, сеять… Кому, зачем она приспела, эта война?
Лиза видела, отчетливо понимала, что война уже затронула всех и все проклинают ее. А конца не видно. Да и какой конец, когда это только начало? Что же будет потом? Как это все отзовется на судьбах простых людей? Сидеть
Лежа в постели, Лиза обдумывала: куда же она поедет отсюда, когда поправится? Кого она прежде всего будет искать? Требовательно переспрашивала себя — и отвечала: только три человека нужны ей сейчас, только этих трех нужно увидеть прежде всего — мать, сына Бориску и Михаила Ивановича. А с кого начинать? Михаил Иванович все ездит и ездит, так Анюта ей говорила, без верного человека, его не найдешь. Но если захочешь — отыщешь. А хочется его отыскать! Очень хочется. Мать и сына она видела тогда на крыльце дома Ивана Максимовича. Писала Василеву из централа дважды и отсюда снова написала, просила, чтобы передал письмо матери или сообщил, где она. Ничего не ответил купец. Но все равно, если поедет она сначала в Шиверск, то побежит прежде всего к дому Ивана Максимовича. И никуда больше.
Думала она и о Порфирий: жив ли и где он теперь? Прежнего страха перед ним уже не было. Страх подавлял, когда весь мир для нее сходился в избенке мужа. Теперь Лиза знала: если встретятся еще пути ее и Порфирия — она скажет ему все, а он пусть поступает как хочет. Головы своей теперь перед ним она не опустит, наказания от него не примет.
И тут же подумала: а ведь любил ее Порфирий. Любил. И, если жив, может, думает о ней, ждет. Ну, а она? И отвечала себе: тоже любила. Не надо ей и думать ни б какой другой любви. Вернулась бы эта…
В одну из таких минут к ней подошла бабушка Евдокея. Присмотрелась внимательно.
Ты, девонька, чем-то томишься.
Бабушка! Сын у меня есть, восьмой годок ему, в люди он подброшенный. Хочется к сыну.
Без мужа нажила? — спросила Евдокея, и легкая тень осуждения прозвучала у нее в голосе.
Без мужа. Невольный он…
А-а!.. Ну, все одно, сердце, оно не забудет. Коли знаешь, у кого он воспитывается, что ж, бери, привози. Будем вместе все жить. Мы к тебе крепко привыкли. Достатков наших хватит на всех. А там и сама приработаешь. Бог даст, внучонок вернется, жену в дом приведет — и то не раздеремся, он хороший, Коленька наш.
Лиза потрясла головой испуганно:
Что ты, что ты, бабушка Евдокея! Не знаю, чем я вас за это все отблагодарю, а жить с вами я не останусь, нет, спасибо! Не тому тюрьма меня научила, чтобы тихонько жить-поживать, когда другие жизни не видят.
Да тебе-то что до других? И так в могилу тебя злодеи чуть не вогнали!
Нет, бабушка, — Лиза тихонько засмеялась, — мне теперь это уже не в страх,
Ну и опять попадешь, — сердясь сказала Евдокея. Она искренне полюбила Лизу и не могла поверить, что та говорит серьезно. Господи! Вырваться еле живой из тюрьмы, да опять этакими делами заниматься… — Попадешь, ей-богу, попадешь! — сказала она как можно убедительнее.