Горизонты и лабиринты моей жизни
Шрифт:
Это моя Родина!
Наверное, широта характера волжан, вольность их духа заложены привольем окружающего природного естества.
Возникновение моего родного города уходит в далекое прошлое. Еще в 1690 году в устье речки Малыковки, что впадает в Волгу, появилось небольшое сельцо с тем же названием. Улицы его видели, как гласит молва, Емельяна Пугачева и его сотоварищей. Прошли столетия, в 1870 году при образовании Саратовского наместничества село Малыковка было преобразовано в уездный город Волгск от имени родимой Волги; кстати говоря, другого города с таким названием на всей ее протяженности нет. Чем тоже надо гордиться! А позже Волгск, получивший смягченное звучание, превратился в Вольск. Город рос. В его окрестностях строились цементные заводы. В 1912 году акционерным обществом «Ассерин» по соседству с цементным заводом Зейферта был
Вольск славен своими революционными и трудовыми традициями. В нем до революции действовала сильная организация РСДРП. Большую роль в борьбе за становление и укрепление Советской власти в городе играла Вольская красная флотилия, созданная в апреле 1918 года под руководством члена Центробалта И. Сарычева. Флотилия — первое самостоятельное соединение вооруженных сил молодой советской республики на Волге. Она действовала на протяжении от Саратова до Сызрани. Позже Вольская флотилия была объединена с симбирским отрядом Волжской военной флотилии и воевала под Царицыном.
В годы первых пятилеток Вольский цемент шел на строительство заводов, фабрик, электростанций, колхозов, МТС, совхозов. Из него строилась первая очередь московского метро, Беломорско-Балтийский и Волго-Донской каналы и многое другое. В бытность мою председателем Государственного комитета по телевидению и радиовещанию, Останкинская телевизионная башня и телецентр строились также из цемента с моего родного завода «Комсомолец», цемента, считавшегося по качеству лучшим в стране. И мне это было очень приятно.
Во время Великой Отечественной войны город и район дали фронту тысячи бойцов. На средства, собранные трудящимися, было построено 22 боевых самолета, отправлено более 30 тысяч теплых вещей, школьники собрали 9 тонн 550 килограммов лекарственных трав. Производство цемента за годы войны достигло более одного миллиона тонн.
И все это родные места!
Вольск издавна славен и своими людьми: мастерами-умельцами, учеными, деятелями культуры, бесстрашными воинами, революционерами. В Вольске родилась член партии «Народная воля» Софья Перовская, летчик Герой Советского Союза Виктор Талалихин, политрук Герой Советского Союза Василий Клочков-Диев, медсестра Герой Советского Союза Зинаида Маресева. 30 воинов-вольчан удостоены звания Герой Советского Союза. В Вольске творили писатели Федор Панферов, Александр Яковлев, изобретатель прототипа гусеничного трактора Федор Блинов, первооткрыватель саратовского газа Б. Мажаровский, зоолог Виноградов и многие другие.
Это тоже мои родимые места! Мой отчий дом. Традиции живы в каждом городе, в каждой деревне.
Родина — не абстракция. Она — и вся огромная страна, и мой, и твой завод, село, деревня, город, улица, дом. С ней — со дня рождения, на всю жизнь — связан своей пуповиной и я, и ты, мой читатель. Сколь бы ни жил на белом свете, а картинки из прошлого постоянно всплывают в памяти.
Мне кажется, что свое детство я помню лет с четырех. И первое, что воскрешается в памяти: мама одевает меня в поддёвку (так назывались длинные пальто с мелкими оборками по талии), нахлобучивает шапку и завязывает башлыком. Одевается сама, и мы с ней сквозь ревущую, сшибающую с ног метель (надо знать, как сильны ветры, дующие и зимой, и летом из Заволжья!) идем в заводской клуб, что стоит на самом обрыве над Волгой. Папа уже там. Народу много. Почему-то тихо. Ни шума, ни улыбок. Красный с черным флаг на сцене, на которую поднимались люди. Слышал часто повторяемые слова «Ленин» и «умер». Но я не понимал, что происходит. И, лишь придя домой, мама и папа мне сказали: «Умер вождь. Ленин. Вот его наши рабочие жалеют». Так было.
Наша семья приехала в Вольск, на «Ассерин», в 1918 году из подмосковного Подольска, где мама работала на заводе швейных машин Зингера, а папа на цементном заводе. Жили в деревне Студенцы, в семи километрах от города. Семья была большая, только детей семь человек: Борис — 1902 г., Георгий — 1905 г., двойняшки Николай и Лидия — 1907 г., Александр — 1911 г., Алексей — 1913 г., Евгения — 1915 г. Жили бедно. В голодный 1918 год Николай и Лидия скончались. Голодуха принудила родителей двинуться на хлеба в Нижнее Поволжье. Приехали. Немного подкормились, а в 1920 году голодная смерть пришла и на Волгу — косила людей нещадно. Брат Алексей рассказывал мне о том страшном годе. Отец, дабы уберечь всех детей от смерти (Борис еще раньше ушел добровольцем в Красную армию),
В тот 1920 год я, появившийся на свет, выжил благодаря маме. А чуть позже появились на заводе «нансеновские» обеды [4] . Они-то и не дали заводским рабочим и их детям погибнуть. В 1923 году родилась моя сестра Лидия.
Пережили страшные времена, и жизнь на заводе стала из года в год улучшаться. Появлялись ростки того нового, что несла с собой советская власть.
Помню, с какой завистью я смотрел на старших ребят, ставших пионерами. Их матери на лавочках под нашими окнами и под началом моей мамы шили им пионерскую форму. Швейных машинок не хватало, шили на руках и пели песни, задушевно, о волжском раздолье. Здесь, на зеленой лужайке, после тяжелой работы собирались мужчины: кто играл в карты, в домино, а кто просто лежал, широко раскинув натруженное за день тело. Так тоже было.
4
Фритьоф Нансен (1861–1930), норвежский исследователь Арктики. В 1920—21 гг. — верховный комиссар Лиги Наций по делам военнопленных, один из организаторов в 1921 г. помощи голодающим Поволжья.
Чувство рабочей спайки ощущалось во многом. Никогда не забуду маевок. Собирались за заводским поселком на большой поляне у подножия лесистых гор. Каждая семья в узелке приносила снедь, кто что мог — жареную рыбу, пироги, тушеное мясо… Прихватывали с собой купленную вскладчину водку и, конечно, целые ведра знаменитого жигулевского пива, что варилось в Вольске. В рабочем поселке иногда вспыхивали ссоры, драк я не видел. Все было ладно, по-доброму. В наших местах к началу мая Волга разливалась широко, и на нее, несущую свои быстрые воды вниз, в далекие края, можно было смотреть и смотреть — до бесконечности. Сидели на ее крутых берегах цементники со своими чадами и впитывали в души свои ее раздолье, предания о вольности своих пращуров, их силе и мудрости. Конечно, не было тогда в моей детской головенке таких мыслей и слов. Но если бы в сердце не было заложено нечто от тех времен, то и не вспоминалось бы сейчас, как вспоминается.
Мне нравилось слушать заводские гудки, особенно с левобережья Волги. Сидишь, а через волжскую ширь доносится до тебя сначала гудок с родного завода, что ближе, затем к нему присоединяется голос с завода «Красный Октябрь». И несется их гуд по Волге — вверх и вниз — уходит в заволжские степи, поднимается по горам Правобережья. Гудит, то сзывая рабочих в свои цеха, сбивая их в коллективы, то отпуская на отдых.
Надо сказать, что дух коллективизма, доверия друг к другу царил не только во время праздников — Первомая, Пасхи, годовщины Октября, Рождества Христова, но и в будни. В казарме, где жили десятки семей, все было открыто, без замков и запоров — ухищрений на дверях квартир, которые придумываются сегодня. Забывается, что в русском народе всегда были открытость, доверие. Замки не вешали ни на души, ни на имущество. Так было в народе. Толстосумы вели себя по-иному, но их было мало, не они создавали народный обычай доверия друг к другу.
Напротив завода, в Заволжье, находились немецкие колонии — поселения, входившие в состав Республики немцев Поволжья. Помню как каждый год, по осени, подплывали к заводу с левого берега груженые лодки, сходили с них люди в одежде из грубой, шерстяной ткани, в заправленных в гетры брюках, в ботинках на толстой подошве, ходили по казармам, доставали из карманов замасленные записные книжки, химические карандаши и начинали справлять торг. Они знали, что рабочие небогаты, многосемейны и не в состоянии расплатиться сразу за все, что им надо на год до следующего урожая, дабы прожить. По договоренности, они ссыпали в лари, стоявшие в коридорах казарм, около комнат каждой семьи, крупчатую саратовскую, пеклеванную и ржаную муку, набивали картошкой, капустой, арбузами, огурцами и прочей снедью погреба и сараи. Записывали, что сколько стоит в свои «долговые» книжки. А потом ежемесячно, во время получки приезжали, и рабочие постепенно расплачивались. Я уже кое-что соображал и помню, что долги нашей семьи переносились немцами из года в год. Так тоже было.