Горизонты внутри нас
Шрифт:
Омово стоял на веранде, прислушиваясь к многоголосому гулу компаунда. Ребятишки, кто голышом, кто в легкой одежонке, облепили его со всех сторон. Их звонкие голоса и заливистый смех радовали слух. Дети обожали Омово, потому что он часто и щедро одаривал их. Они называли его «братец Омово», и ему особенно нравилось, когда они произносили это хором. Однако после того, как он обрил голову, самые отъявленные шалуны, едва завидев его, начинали кричать: «Эй, дяденька, посвети лысиной!» — и с хохотом и визгом бросались врассыпную. Омово любил ребятишек, он видел в них нечто такое, что сам безвозвратно утратил, и оттого любил их еще сильнее.
Омово и в самом деле не замечал привычных звуков компаунда. Он вглядывался в полоску неба, открывшуюся в просвете между скатами крыш двух соседних домов. Омово часто смотрел на небо. Это давало ему возможность погружаться в бескрайние просторы и растворяться в них. Спокойное чистое небо служило для него тем фоном, на котором проступали образы, рожденные его фантазией.
Глаза полны слез, лицо осунувшееся и бледное, губы плотно сжаты. Казалось, всем своим видом он бросает вызов. Потом в душе у него вспыхнуло светлое, жизнерадостное чувство, и лицо внезапно озарилось улыбкой.
Находившиеся поблизости ребятишки, должно быть, уловили перемену в настроении Омово и подступились к нему с просьбами:
— Братец Омово, дай денежку. Мы купим земляных орешков, — нараспев дружно повторяли они, словно заранее отрепетировали эти две фразы.
— Ну, пожалуйста.
— Братец Омово, мы просим. Всего пять кобо.
— Братец Омово, ты слышишь? Ну, пожалуйста.
Омово улыбнулся и полез в нагрудный карман с лукавым и таинственным видом. Вытащив руку из кармана, он обвел лица ребятишек суровым взглядом. Ребятишки стихли и молча переминались с ноги на ногу. Кое-кто из ребятишек захихикал. Омово наклонился к ним и сказал:
— Вы получите деньги, если сумеете правильно решить задачку, которую я вам сейчас задам. Согласны?
Дети кивнули в знак согласия. Омово бросился в глаза большущий живот маленькой девчушки с желтовато-коричневым лицом. Время шло. Молчание нарушил мальчуган с грушевидной головой:
— Мы согласны. Задавай задачку.
Омово повернулся в сторону говорившего.
— Хорошо, ответь: сколько будет трижды семь?
Мальчуган с грушевидной головой наморщил лоб и принялся перебирать свои тонкие грязные пальцы.
— Сосчитал, — вскоре объявил он. — Двадцать один. Где же деньги? Где деньги?
Омово отдал ребятишкам двадцать один кобо. Ребята с радостным визгом бросились покупать вожделенное лакомство. На бегу один из них оглянулся и крикнул: «Посвети, посвети лысиной!» Омово не узнал, кто был этот озорник, и снисходительно улыбнулся.
Он снова устремил глаза вверх, на полоску неба между двумя скатами цинковых крыш. Вглядываясь в безоблачное, сияющее небо, он мысленно рисовал на его фоне. Он пытался представить себе ночное небо. Угол зрения сместился, и ничего не получилось. Тогда он попробовал вообразить высокие темные деревья. Он смог воскресить в памяти очертания деревьев, но не сумел увидеть их так отчетливо, как ему хотелось бы. Он понял, что сначала должен внутренним зрением увидеть соответствующий образ, пожалуй, даже запечатлеть его в своем воображении. Когда он снова открыл глаза, на душе у него было светло и спокойно.
В этом безмятежном состоянии души он принялся размышлять о сюжете своей будущей картины, но вскоре понял, что обманывает себя, идея слишком
Галдеж. Где-то рядом плакал ребенок, ссорились муж с женой, скворчало на раскаленной сковороде масло, включенная кем-то на полную мощность радиола исторгала народную песенку, какая-то женщина сердито вопрошала, чей ребенок наделал у нее под дверью, горластый мужчина с коричневыми от колы зубами скликал своих детей, и тут и там слышались шаркающие, поскрипывающие и шлепающие шаги прохожих. Все эти звуки сливались в звенящую, вибрирующую, оглушительную какофонию.
Шум мешал Омово сосредоточиться, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ничего не слышать. Он сконцентрировал внимание на телевизионной антенне, установленной на одной из крыш, и попытался рассмотреть ее очертания. Какое-то время ему казалось, что он действительно ничего не слышит, но вскоре понял, что это не так. Он мысленно усмехнулся. Затем его осенило: пространство. Ну конечно, почему бы не попробовать сосредоточиться на пространстве? И тут, перекрывая все шумы, зазвучал голос, похожий на позванивание колокольчика.
— Что с тобой, Омово? Почему ты так смотришь? — Это была Ифейинва. Она говорила тихо, с трудом переводя дыхание. Ему захотелось удержать в памяти звучание ее голоса. Но оно ускользало. — Омово, ты меня слышишь? — Она в недоумении смотрела на него.
— Да, да.
В правой руке она держала ведро с водой. Омово мгновенно ощутил ее присутствие рядом. Он чувствовал жар ее сильного тела и вдыхал в себя ни с чем не сравнимый запах ее кожи, отдающий мускусом, земной, теплый, влекущий, вздымающий его на гребень не раз уже испытанной страсти. Ее глаза — чистые бело-коричневые озерца — были удивленно распахнуты, но на дне их таились и горечь умудренного жизнью человека, и невинность, и грусть. На голову у нее был накинут нежно обрамлявший лицо голубой шарф, а в ее лице и губах было нечто призывное, возбуждавшее желание. Омово внезапно охватило беспокойство. Он отдавал себе отчет в том, что глаза всего компаунда сейчас прикованы к ним.
— Какие заботы могут тревожить молодого человека вроде тебя? — шутливо сказала она, подражая пожилым женщинам. — У тебя нет ни жены, ни детей, ты еще совсем молод… Что же заставляет тебя беспокоиться и вот так смотреть на небо? — Она весело улыбалась. Омово усмехнулся.
— Ифи, как мило ты подражаешь старушкам.
Она подошла к нему поближе. Он невольно перевел глаза на ее грудь. Она медленно вздымалась, опускалась, вздымалась и опускалась, как будто Ифейинве было тяжело дышать.
— Да нет, меня ничто особенно не тревожит. Просто я думал о своих братьях. Сегодня утром пришло письмо от Окура.
Ифейинва появилась в компаунде совсем недавно и никогда не видела братьев Омово. Все, что она знала о них, было почерпнуто из сплетен и слухов, а также из рассказов самого Омово. Однажды, когда она стирала на заднем дворе, он показал ей фотографию, на которой был запечатлен со старшими братьями. С тех пор он разговаривал с ней о них так, будто она хорошо их знает. Они умолкли; и маленький кокон, в котором они уединились, раскололся от шума, сотрясающего компаунд.