Горизонты внутри нас
Шрифт:
Свернув в ту часть коридора, где размещалась его контора, он лицом к лицу столкнулся с девицей из финансового управления, которая вечно подшучивала над ним. Девица была в теле, но не толстая, с круглым, ярко накрашенным, довольно миловидным личиком, и отличалась веселым нравом.
— А, Омово! Ты что, только еще идешь на работу? Вот это да! Тебе бы начальником быть. — Она держала в руках чайник и как раз направлялась к дамскому туалету.
— Ты слишком сильно намазала губы, — заметил он на ходу.
— Это тебя не касается, понял!
— Вот это я как раз и имел в виду. Я предпочитаю не смотреть на твои губы. — Он заставил
Она смерила его презрительным взглядом и с чайником в руках исчезла за дверью туалета.
— Неудивительно, что все мужчины здесь бабники! — бросил ей вслед Омово.
Подойдя к двери с табличкой «Химический отдел», он помедлил минуту, машинально рассматривая надпись, потом решительно распахнул дверь. В конторе было холодно — все кондиционеры работали на полную мощность. Большинство сотрудников отдела были фанатиками по этой части.
Едва переступив порог, Омово ощутил всегдашнюю витавшую в воздухе враждебность. Он чувствовал эту враждебность постоянно, и она действительно существовала, составляя часть его служебного бытия. Он давно уже не пытался установить, когда и с чего началась эта враждебность — то ли с того момента, когда он в пух и прах разругался со старшим клерком, то ли когда одна из сослуживиц, которая теперь уже здесь не работает, воспылала к нему симпатией. Сейчас укоренившийся дух враждебности не мог коснуться Омово, он был одет в броню и недосягаем для него.
Поначалу, когда Омово вошел, никто даже не поднял на него глаз. Губы его растянулись в непривычной ухмылке, на щеках обозначились глубокие ямочки, и он прищурил глаза, чтобы привыкнуть к тусклому свету. Он шел к своему столу, шаркая подошвами черных башмаков. Он провел рукой по лицу и почесал бритую, лоснящуюся голову. Он считал, что таким образом самоутверждается, и оттого тихо ликовал.
— Доброе утро, Акапо, — весело произнес он.
— Мистер Акапо, — раздраженно поправил его старший клерк.
— Доброе утро, мистер Акапо.
— Вот так-то. Я требую, чтобы отныне ты всегда обращался ко мне почтительно.
Акапо был высокий, весьма неказистой наружности мужчина с широким, заметно искривленным носом, с бакенбардами, почти не заметными на фоне его черного лица с огромными мясистыми губами. Вздорный и назойливый и в то же время льстивый и трусливый человек, он испытывал благоговейный трепет перед начальством. Он прослужил в компании больше двадцати лет; начав с нуля, он долго и терпеливо поднимался по ступенькам служебной лестницы, пока не достиг должности старшего клерка, и никогда никому не позволял забывать об этом.
Сейчас, обращаясь к Омово, он пытался придать своему голосу как можно больше начальственной власти:
— Управляющий пожелал тебя видеть, как только ты появишься.
Дверь комнаты распахнулась, впустив секретаря-машиниста Саймона с кипой материалов и бумаг, поступивших из других отделов. При виде Омово Саймон ехидно хмыкнул:
— А! Наконец-то соизволил явиться наш деревенский художник. Ха-ха! Уж не пропьянствовал ли этот святоша весь уик-энд, а?
Саймон был невысок, сухопар и производил впечатление человека веселого, остроумного, по-своему даже жизнерадостного. Широкоскулое его лицо отличалось такой худобой, словно он постоянно голодал, кожа была испещрена морщинами, вздувшимися жилами, прыщами и пятнами, а рыжевато-коричневые глаза при всей его
Омово посмотрел на него и смолчал. Ничего не отвечать, ничем не выказывать своей реакции — такой линии поведения придерживался он в конторе. Но именно эта сдержанность и дистанция, которую он установил во взаимоотношениях с сослуживцами, еще больше восстанавливали их против Омово. Он стремился выполнять свои служебные обязанности, избегая каких-либо трений с сослуживцами, и держался обособленно. Сослуживцы требовали участия, сотрудничества, повиновения; он же всему этому противопоставлял отчужденность и холодную насмешливость, которая неизменно сквозила в его ленивой улыбке и прищуренных глазах. Его не понимали, с ним невозможно было найти общий язык.
— Здравствуй, Саймон!
— Послушай! Во всей конторе не найдется человека, который посмел бы опоздать на работу в понедельник и при этом держался бы с таким невозмутимым видом.
За все десять лет, что я работаю в этой компании, не было случая, чтобы я опоздал в понедельник.
— Заткнись, Саймон, и занимайся своими делами —. вмешался старший клерк.
— Почему, господин начальник? Вот ты на меня кричишь, а ведь я все равно потом поднесу тебе рюмочку.
Старший клерк улыбнулся из-за папки с документами, которую он листал. Между остальными сотрудниками отдела царило полное взаимопонимание.
Омово углубился в работу. Ему предстояло подсчитать, сколько химических препаратов поступило за сегодняшнее утро. Скоро нахлынут посетители. Он достал из белого ящика под столом карточки и стал отбирать те, которые были ему нужны.
— Итак, маэстро, почему же вы опоздали? — не унимался Саймон.
— Я проспал, а потом не мог сесть в автобус.
— И это все, что ты можешь сказать в свое оправдание! Тебе грозят неприятности. Вот подожди, вызовет управляющий, тогда узнаешь!
— Саймон, занимайся своим делом, — снова подал голос старший клерк.
— Почему, господин начальник?
— Саймон, ты мне мешаешь. Заткнись наконец! — крикнул Чако и стукнул кулаком по столу. Он был секретарем управляющего и самым старшим по возрасту среди сотрудников отдела. Все это время он был поглощен изучением карточки футбольной лотереи, прикрыв ее сверху папкой с документами. У Чако было странно перекошенное лицо с толстым и необычайно длинным носом, казалось, специально созданным для нюханья табака, а может быть, ставшим таким в результате этого занятия; из ноздрей торчали пучки черных волос, напоминавшие морские водоросли. В данный момент он машинально щипал огромный прыщ на щеке; его лицо, небритое и оттого казавшееся мрачным и осунувшимся, придавало ему тоже загнанный вид. Он здесь считался примечательной личностью, и коллеги прощали ему все чудачества, потому что с ним было весело. Стукнув по столу и восстановив тишину, которая была ему необходима, Чако снова погрузился в свое занятие. Он обвел кружками номера 6, 26 и 36. Саймон, однако, не унимался: