Горизонты
Шрифт:
Твайлайт уставилась на него, несомненно шокированная.
— И это всё? — Он слегка кивнул, и отхлебнул из своего стакана. — Ты что, не собираешься меня от этого отговаривать?
Голденблад слегка пожал плечами, а затем, на несколько секунд, зашелся кашлем, когда в его лёгких начала извергаться магма. Он пролевитировал салфетку, и сплюнул в неё розовато-красный комочек.
— Если это именно то, чего ты действительно хочешь, то я не смогу тебя отговорить. Предполагаю, что Принцесса Луна захочет узнать, почему ты ушла, но я уверен в том, что поскольку твои подруги знают причину этого поступка, то это
Твайлайт Спаркл вздрогнула, услышав слово «уйти».
— Меня уже просто тошнит от всего этого. В моём министерстве есть пони, которые похоже не знают, что мы вообще-то воюем. Даже я, временами, чувствую себя так же. Это всё проекты, загадки, и отчёты. Но Биг Макинтош мертв, и… это больно, Голденблад. Это так чертовски больно, и я не могу понять почему!
— Ты видела Флаттершай. Она… — начал он, но она покачала головой.
— Ей прописали какие-то наркотики, и лечение. Наркотики. — Она потёрла копытом лицо. — Пресвятая Селестия, неужели она не видит, во что они превращают Пинки Пай? С этим пунктом, я не согласна.
— Наркотик наркотику рознь, Твайлайт. Существует большая разница между Минталками и аспирином. И ты тоже это знаешь, — ответил Голденблад. Твайлайт шмыгнула носом, и слегка сгорбилась. Он пассивно наблюдал, как она качает головой. — В чём дело?
— Я не знаю! — воскликнула Твайлайт, отшвыривая от себя кружку, чьё тёмное содержимое расплескалось по полу. — Я просто чувствую… что мне больно! И не знаю почему! Я вижу фотографии Биг Макинтоша, и думаю: он был братом моей подруги, и его больше нет, и это плохо… но, я не чувствую себя именно так. И каждый раз, как я пытаюсь выяснить почему, это… это начинает болеть ещё больше! — Она, зажмурившись, склонила голову, на стеклянное покрытие музыкального автомата падали слёзы. — Мы даже не можем поговорить об этом друг с другом. Реинбоу Деш всего лишь говорит, что солдаты умирают, но… но ведь мы его знали. Флаттершай просто плачет. Рарити… — Она покачала головой. — Мы ведь знали его, Голденблад. Мы его знали.
— А теперь его нет, — тихо произнёс он. — Ты ведь раньше никогда не теряла близких тебе пони, ведь так, Твайлайт?
Она шмыгнула носом, и покачала головой.
— Я не знаю, что делать. Я читала книги, и спрашивала Селестию, и… и… я просто не знаю, как заставить эту боль исчезнуть.
Она шмыгнула носом, и покачала головой.
— Она не исчезнет, Твайлайт. То, что чувствуешь ты… уже прочувствовали миллионы. Это нормально, — произнёс он своим хриплым, влажным голосом.
— Правда? — спросила Твайлайт. — Но, когда… как она исчезнет?
Он, какое-то время, хранил молчание.
— Если ты везучая, то она не исчезнет, а капля за каплей, ослабнет со временем, но никогда не уйдёт окончательно. — Он пролевитировал к ней салфетку, и утёр её слёзы. — Это похоже на шрам, который тянет и чешется в холодную, мокрую погоду. Она напоминает нам о тех, кто больше не с нами, чтобы мы продолжали жить. Но самое важное заключается в том, что мы не скучаем о них настолько сильно, чтобы захотеть присоединиться к ним.
Шмыгнув носом, Твайлайт вгляделась в него, а затем вновь уставилась в грязный пол.
— Ты очень часто чувствуешь себя подобным образом?
— У меня было очень много практики, — хрипло ответил он, и помог ей добраться
Твайлайт хмуро посмотрела на него.
— А вот этого ты не знаешь. Я могу уйти, — произнесла она, почти раздраженно.
— Нет. Не можешь. Ты превозможешь, потому что именно этим ты сейчас и занимаешься. Вся твоя семья невероятно стойкая, — спокойно произнес он, складывая перед лицом свои положенные на стол передние ноги. — Ты справишься с этим, Твайлайт. Пони рассчитывают на тебя. Ты не позволишь им погибнуть. Мы должны победить в этой войне.
Твайлайт села на своё место.
— Победить в этой войне? Ради чего?
А теперь нахмурился уже он.
— Ради чего?
— Именно об этом я тебя и спрашиваю. Ради чего мы сражаемся в этой войне? Кто должен знать, если не ты? Ведь ты был в правительстве ещё до Министерств. И так, ради чего всё это? — спросила Твайлайт.
Голденблад не дал немедленного ответа:
— Ну… чтобы защитить себя от врагов.
— А они нападают на нас чтобы защитить себя от нас. Создаётся такое ощущение, что если все будут сидеть по домам, то это будет наилучшей защитой, — возразила Твайлайт.
— Всё не так просто. Нужно принимать во внимание ещё и нужды экономики. Наши энергетические потребности… — начал он, но Твайлайт его прервала.
— Неужели всё обстоит так же, как и пятнадцать лет назад? У нас, для примера, появились Хуффингтонские дамбы. Мы разработали энергетические реакторы на драгоценных камнях, которым не нужен уголь. Я знаю, что М.В.Т. заинтересовалось солнечной энергией. Бля, да зебры от нас не сильно-то и отличаются. Они всё меньше и меньше зависят от драгоценных камней, по сравнению с тем, что это было в начале войны. — Твайлайт фыркнула, и потёрла глаза, продолжая при этом сверлить его взглядом.
Он какое-то время молчал, упорно пытаясь дышать, а затем прошептал:
— Это не так… просто. Твайлайт… то, что к Биг Макинтошу чувствуешь ты, чувствуют все пони. На этой войне мы все потеряли друзей и любимых. Они хотят отмщения и воздаяния за всех, кого мы потеряли. Мы не можем просто взять, и остановиться, после того, как мы столько отдали для… — начал он, но она вновь его перебила.
— Это софизм[20] о необратимых затратах, Голденблад. Мы не можем перестать сражаться сейчас потому, что мы не перестали сражаться в прошлом, потому что мы не перестанем сражаться в будущем. Мы должны потратить впустую больше жизней, что впустую потратить жизни. Нет. Я отказываюсь соглашаться с этим, — решительно произнесла Твайлайт.
— Дело не только в этом. Зебры… у них религиозный страх перед Принцессой Луной. Суеверие. Они нападают на нас потому, что чувствуют, что должны это делать. А в особенности теперь, когда мирные переговоры с треском провалились.
— И ты всерьёз полагаешь, что если им предстоит сделать выбор между суеверием и миром, они предпочтут выбрать суеверие? — резко спросила Твайлайт. Голденблад почти физически слабел под её пристальным взглядом.
— Мы сражаемся… потому что должны сражаться. Вот собственно и всё, — неубедительно закончил он, уперев взор в столешницу.