Горькая полынь. История одной картины
Шрифт:
— Отойди, — глухо проронила девушка, глядя в пол.
— Как разговариваешь?!
Мачеха намахнулась, целясь привычно отвесить ей оплеуху, однако Эртемиза перехватила ее за руку и отшвырнула в сторону с такой силой, что женщина едва не кувыркнулась через перила.
— Стерва ты, — кричала она вслед поднимавшейся в мансарду падчерице. — Сил в тебе, как в мужике! Вот как бы ты полюбовника своего толкала — может, и несчастной прикидываться теперь не пришлось бы! Слава Пресвятой Богородице, что Карлито не видит всего этого
Сбежавшиеся на вопли слуги только попереглядывались да опять разошлись, обсуждая по углам хозяйские страсти и судьбу Сандро.
Уже давно погасив лампаду, Эртемиза осталась сидеть на полу, при свете луны глядя на роковую «Шошанну», так и оставшуюся на мольберте в углу комнаты. Вдруг из-за спины долетел до нее легкий щелчок, и от раскрытого окна упала длинная тень, скользнула по стене и мягко спрыгнула на пол.
— Сандро, — не оглядываясь, проговорила Эртемиза, — в усадьбе тебя караулит целый взвод полицейских.
— Я знаю.
Он подошел и сел рядом с нею, тоже уставившись на картину.
— Тогда что ты здесь делаешь?
— Я не мог не прийти попрощаться, Миза.
— Куда ты пойдешь?
— Пока не знаю. Уеду куда-нибудь, поищу другую работу. Ты не пекись обо мне, сама-то как?
Не дождавшись ответа, Алиссандро повернулся к ней и потрогал сбитыми в драке пальцами повязку у нее на лице. Эртемиза молча смотрела на него, а слуга был как никогда серьезен и сосредоточен. Он и в самом деле пришел проститься навсегда, подумала она, и на душе стало до боли тоскливо и гадко.
— Только хуже всем сделал… — повторяя манеру отца скрывать страдание за брюзгливой назидательностью, проворчала девушка. — И себе жизнь испортил, и всем. Дурак ты, Сандро, дурак…
Алиссандро поморщился:
— Да ему же так ничего от твоих законников и не будет, Миза! Хоть моего кулака отведал, козел кривоногий. Ненавижу тех, которые руку на баб поднимают. У меня ведь и папаша такой был: он мать колотил почем зря…
— Ты не рассказывал.
Он согласно кивнул, помолчал и продолжил:
— Мне тринадцать стукнуло, когда он ее однажды чуть до смерти не зашиб… Я ту палку у него из рук выдернул и так отходил по ребрам, что папаша полмесяца не вставал, думали — подохнет. Ан ничего — выжил. Такое просто так не сдохнет. Но мать он больше пальцем не трогал. Мона Роберта тогда даже взятки давала полиции, чтобы меня не забрали. Ты не смотри, что она на язык такая, в душе она женщина добрая, одной рукой ударит, зато другой приголубит…
Эртемиза спрятала усмешку в своей повязке.
— Знаешь что, ты поезжай к моему дяде, Сандро. Он тебя спрячет, а когда все уляжется — может, даже вернешься. Давай я напишу ему письмо…
— Не надо, я на словах передам.
Она поняла, что Алиссандро прав: негоже было навлекать подозрения людей снизу, снова зажигая в комнате свет. Они подошли к окнам. Двор был пуст, стояла предгрозовая тишина, молчали
— Ты хотя бы иногда передавай весточку Абре, — попросила она, обнимая Сандро на прощание. — А то зачахнет. Она ведь тебя любит.
Слуга встряхнул головой:
— А я тебя, — с вызовом ответил он и поцеловал ее в свободный от повязки краешек губ, да она и не противилась, только от этого поцелуя им обоим хотелось скорее плакать.
Эртемиза взяла его кисть, осторожно погладила по рассаженным костяшкам, а потом вдруг в каком-то неизбывном порыве прижала ее к своей уцелевшей правой щеке. Алиссандро от неожиданности смутился, смешался, непривычный к такому обращению, и отступил, отнимая руку:
— Ну все, прощай, Миза.
— Будь там благоразумнее, ладно?
— Ладно, но если в другой раз кому-нибудь понадобится поправить лицо, ты знаешь, где меня искать.
— Ступай уже, ступай, сумасшедший!
— Угу.
И Сандро легко выскользнул обратно на крышу. Эртемиза сделала ему прощальный знак рукой, но поняла, что снаружи он ее уже не увидит.
Не прошло и минуты, как снизу донеслись крики. Чужой мужской голос велел кому-то стоять, потом приключилась возня — девушка со всех ног бросилась вниз по лестнице, — вой собак, ругань, утробное урчание первого грома… Сухой мушкетный выстрел застал Эртемизу на последней ступеньке.
— Нет! — вскрикнула она и вылетела во двор.
У ворот толпилось несколько человек, один держал лампу. Дом просыпался, из дверей выбегали слуги, послышались голоса Роберты и отца. Эртемиза бросилась к полицейским и растолкала их, чтобы добраться к лежавшему ничком на земле Алиссандро. «Нет, нет!» — шептала она, не веря глазам, пока не перевернула его на спину.
— Уберите от меня руки! — рявкнула девушка на стражников, едва кто-то из них попытался оттащить ее от тела.
Рядом упала на колени подбежавшая Абра. Шея Сандро была залита кровью, и сбоку, выше ключицы, темный родничок, блестя при мечущемся свете лампы, продолжал выплескиваться скупыми толчками в том месте, где пуля пробила горло юноши. Служанка заголосила на всю округу, ухватив его под плечи и прижимая к себе. Голова убитого безвольно запрокинулась набок.
Эртемиза поднялась и закрыла лицо ладонями. Все стояли молча, только истошные, сдавленные вскрики Абры над трупом вторили раскатам подступающей грозы.
— Мы заберем его в участок, — сказал начальник стражи, поднимая свой фонарь повыше. — Он оказал сопротивление и намеревался бежать.
— Могу я ехать с вами? — взмолилась подскочившая служанка. — Синьор, отпустите меня с ними! Мона Миза, вы — отпустите меня с ними! Я сейчас, я почти одета, я…
И она снова осела в пыль возле мертвого Сандро, растеряв последние силы.