Горькая полынь. История одной картины

Гомонов Сергей

— Ну вот еще! Откуда эта хула?!

Говорят также, что его высочество герцог тут же и успокоил матушку, объявив о своем желании приблизить ко двору пизанского профессора математики по имени Галилей, открывшего четыре новые звезды у подножья трона звезды-Громовержца, которое тот посвятил величию династии Медичи в своей книге «Звездный вестник».

«Едва лишь на земле начали блистать бессмертные красоты твоего духа, — говорилось в издании от восьмого марта 1610 года, — как на небе яркие светила предлагают себя, чтобы словно речью возвестить и прославить на все времена выдающиеся добродетели. И вот они — четыре звезды, сохраненные для твоего славного имени, и даже не из числа обычных стадных и менее важных неподвижных звезд, но из знаменитого класса блуждающих; вот они с удивительной быстротой совершают свои круговые

движения с неравными друг другу движениями вокруг благороднейшей других звезды Юпитера, как бы родное его потомство, и в то же время в единодушном согласии совершают великие круговые обходы вокруг центра мира, то есть самого Солнца, все вместе в течение двенадцати лет. А что я предназначил эти новые планеты больше других славному имени твоего высочества, то в этом, оказывается, убедил меня очевидными доводами сам создатель звезд».

Колеблясь между ворчанием оскорбленных религиозных чувств и мурлыканием удовлетворенного тщеславия, Кристина предпочла первому второе и согласилась с доводами сына, намеренного пригласить профессора Галилео Галилея на должность придворного философа, а также сделать его преподавателем точных наук для многочисленной родни Медичи.

— Как справедливо отметил профессор, сударыня, — продолжал Козимо, улыбаясь и целуя холеные руки герцогини-матери, — между тем, что божественное провидение отметило именно род Медичи, ниспослав нам задачу поддержания благополучия Тосканы, и открытием новых светил бесспорно существует нерушимая связь. Наш родовой герб недаром с такой прозорливостью всегда содержал четыре звезды еще задолго до того, как сер Галилей рассмотрел их в свою увеличивающую трубу.

Звезды, а вовсе не пилюли, как толковали злые языки [18] , хотел подчеркнуть герцог, но произносить этого вслух не стал.

Со дня выхода «Звездного вестника» все просвещенные граждане Флоренции твердо знали: четыре звезды, кружащие вокруг Юпитера — это Козимо Медичи и три его брата, благороднейшая звезда Юпитера — символ Козимо I и рода Медичи, и вовсе не Галилей открыл эти звезды, а сам Всевышний, по словам скромного ученого мужа, открыл их Галилею. Пришлось смириться с этим и Кристине, хотя признание заслуги ученого логически влекло за собой снижение авторитета духовенства в глазах жителей Тосканы. И, дабы придать своим действиям вид доброй воли, а не размахивания белым флагом, герцогиня холодно заявила, что, несмотря на все, по-прежнему хотела бы найти автора богохульной песенки и побеседовать с ним с глазу на глаз.

18

Существует несколько версий значения пяти красных и одного синего шаров на желтом поле герба династии Медичи, и одна из них гласит, что это всего лишь пилюли, поскольку предки будущих правителей Тосканы были фармацевтами.

— Я не возражаю, сударыня, но до сих пор еще никому не удавалось изловить и куда менее безобидных пасквилянтов. Когда творение уходит в народ, над ним уже не властен и сам творец, вам ли не знать, моя синьора?

И все же с молчаливого согласия Козимо Кристина Лотарингская разослала переодетых шпионов по притонам столицы в надежде зацепить хотя бы ниточку, которая смогла бы вывести их на след еретически настроенных сочинителей.

Одна из таких забавных песенок о светилах, не желавших быть шляпками гвоздей в небесной тверди, дошла до самого синьора Галилея и вызвала у него приступ гомерического хохота. В ней, в той самой, возмутившей Великую герцогиню, говорилось о каком-то глупце в сутане, который расколотил множество хрустальных сфер, доказывая в жарком споре библейское мироустройство и пытаясь вбить в них гвозди звезд. Мотив ее, как понял музыкально одаренный профессор, был сочинен откровенно не в народе, уж слишком он был легок, красив и изящен по сравнению с незамысловатыми мелодиями простолюдинов. Никто не знал имени композитора, но ходили слухи, что это наверняка кто-то из известных маэстро страны. Галилео даже выучил ее наизусть и изредка напевал под нос, когда никого не было поблизости. Как всякий человек, давно привыкший к своему мировоззренческому одиночеству, синьор астроном всякий раз удивлялся и становился почти по-детски растроган, вдруг обнаруживая у себя единомышленников.

Впервые

увидев в свой телескоп три светлые точки возле Юпитера, сын обедневшего дворянина тогда, в январе 1610, не мог и представить себе, что такими же неотвязными спутниками всего лишь год спустя за ним будут следовать тайные шпионы римской инквизиции. Да что там, тогда он не предполагал даже, что его «Звездный вестник» наделает столько шума, породит такое количество как восхищенных обожателей, так и завистников с ненавистниками по всей стране и, как итог, привлечет внимание первых лиц Рима.

Поддержка Галилеем взглядов Николая Коперника, а в особенности тезиса о том, что ни Солнце не движется вокруг Земли, ни сама Земля не является центром Вселенной, полностью противоречила постулатам Священного Писания, на что ему уже в 1613 году намекнул профессор Пизанского университета, его ученик аббат Кастелли. В своем письме аббат добавил также и предупреждение о недовольстве матери его высочества, герцогини Тосканской. Сер Галилей не оценил серьезности сказанного или же слишком понадеялся на благоволение Козимо II. Он ответил в том ключе, что у церкви и науки слишком разные сферы деятельности. Наступило тягостное затишье, которое ему самому показалось отступлением со стороны клириков. Галилео даже посмеивался, мол, на смену клирикам пришли лирики.

Другим доводом в пользу надежды на неприкосновенность со стороны якобы сдавшей позиции церкви явился щедрый дар от герцога: Козимо отписал своему придворному философу виллу «Бонавентура» в предместьях Флоренции. Говорили, что герцогиня-вдова скрепя сердце одобрила решение сына, с горестной патетикой меж тем процитировав своего великого предка, Козимо-старшего:

— «Сказано, что мы обязаны прощать своих врагов, но нигде не сказано, что мы обязаны прощать своих бывших друзей».

Фраза в ее устах прозвучала двусмысленно, однако же герцог не придал тому значения в силу своей молодости и оптимистичного максимализма: он расценил это как шаг матери к примирению и с воодушевлением начал подготовку к празднику в честь вступления в свои права нового владельца прекрасной «Бонавентуры».

Получив приглашение от бывшего ученика мужа, Беатриче Мариано даже немного растерялась, поскольку поняла, какого уровня гости прибудут на виллу к синьору Галилею помимо нее, а вращаться в таких кругах она совсем уж отвыкла. В срочном порядке костюм одного из покойных сыновей Беатриче был извлечен из старого комода, удивительным образом обойденный аппетитами прожорливой моли, и теперь подгонялся под фигуру воспитанника. Дженнаро проявил неожиданную стеснительность: он наотрез отказался полностью раздеваться перед портным, хотя опекунша специально ради него пригласила именно мужчину-закройщика вместо своей постоянной швеи. Вдова растерялась было, но потом вспомнила, что подростки в этом возрасте становятся чрезвычайно чувствительны и непредсказуемы в поступках, и велела портному делать обмеры поверх сорочки мальчугана, а сама удалилась, чтобы не смущать приемного сына еще больше, села в своей комнате за пяльцы у окна и предалась воспоминаниям. Приближенный к самому герцогу, Галилео не стал высокомерен и не забыл друзей из прошлого, а значит, покойный Лаззаро в нем не ошибался, когда говорил, что это один из самых лучших его студентов не только по уму, но и по сердцу.

Мечтательная улыбка тронула съеженные от многочисленных горестных переживаний губы доньи Мариано. Она подняла глаза и, поглядев за окно, увидела подъезжавшего к дому всадника. С возрастом ее зрение стало хорошо различать вещи вдалеке, однако нежданного гостя Беатриче все равно не узнала, покуда он не очутился прямо перед входом и не спешился. Ах, да это же синьор Шеффре, просто одет он нынче по-другому, для верховой езды. Хозяйка кивнула в ответ на его поклон и знаком пригласила войти. Направляясь к ступенькам, кантор снова надел свой берет.

— Откуда вы, маэстро Шеффре? — спросила она, разглядывая учителя. — Или, напротив — куда?

В ботфортах, кожаных перчатках с широкими раструбами, дорожном коричневом плаще, бархатном берете с коротким плюмажем и с пристегнутой к поясному ремню шпагой выглядел он несколько по-военному, иными словами — непривычно для скромного учителя музыки.

— Откуда. Возвращаясь из Ареццо, оказался в вашей стороне и решил заглянуть. У меня к вам разговор, синьора Мариано, но постараюсь не отнять у вас слишком много времени.