Горький без грима. Тайна смерти
Шрифт:
Не станем вовсе уж упрощать картину. К сожалению, в быту Есенин и в самом деле своим поведением давал поводы для упреков. По его собственному ироничному выражению, не так уж редко он появлялся в обществе «в черновом виде». Но разумеется, Бухарин делал из таких фактов слишком далеко идущие выводы. Сам того еще не подозревая, он становился популяризатором идеи «величайшей дисциплинированности», которая утвердится в обществе как следствие установления сталинского диктаторского единовластия.
Символом такой «дисциплины» вскоре сделают крестьянского подростка, донесшего властям на своего отца. Конечно же, ставший легендой сразу же после гибели
Но соприкоснуться с попытками прославить Павлика Морозова Горькому довелось еще до съезда.
Поручение от комсомольского начальства срочно (в десятидневный срок!) написать книжку о Морозове получил Павел Соломеин, начинающий журналист из уральской детской газеты «Всходы коммуны».
Уже после того, как книга была — не за десять дней, конечно, а в месячный срок — написана, сверхоперативно напечатана (по практике Госиздата в пору руководства Халатова мы знаем, как это делалось в экстренных случаях), а ее автор успел не раз выступить с чтением отдельных глав перед пионерами, у Соломеина возникла необходимость потревожить великого писателя, чтобы обратиться к нему за советом.
«После одного костра, где я читал, — сообщал журналист 25 августа 1933 года, — подошла ко мне девчонка лет 12 и говорит:
— Почему их расстреляли?
— Кого?
— Данилку, стариков Морозовых, Куликанова?
— А что, тебе жалко их?
— Нет, — злобно сказала она. — Я бы сначала изрезала их помаленьку, маленьким ножичком, сначала бы нос, уши, губы обрезала, а потом на костре помаленьку изжарила их…
Алексей Максимович! Это значит, книга вызывает ненависть к классовым врагам! Но хорошо ли, что так сурово? А такие случаи были… несколько раз».
И что же ответил великий гуманист? Книжку он сурово раскритиковал, сказав, что написана она неумело, поверхностно, непродуманно, оговорив, правда, что еще более, чем автор, в неудаче повинны те, кто заставил журналиста испортить столь ценный материал.
Однако книжка книжкой, но ведь речь-то завел автор о вещах куда более значительных. Ребенок, девочка, которой, наверное, спустя годы суждено было стать матерью, проявляет жестокость, которую не назовешь иначе, как патологической. Ведь если некто совершил ужасное преступление, в цивилизованном обществе его казнят, но не подвергают сначала садистским истязаниям.
Великий гуманист как-то не обращает внимания на эту сторону вопроса. Он пишет: «Если „кровный“ родственник является врагом народа, так он уже не родственник, а просто враг, и нет больше никаких причин щадить его». Воистину, если враг не сдается…
Появление таких суждений Горького объясняют тем, что «обласканный Сталиным Буревестник уже сложил крылья», по существу прямо потворствуя во всем Хозяину в ответ на его заботу (грандиозный юбилей 1932 года, о котором разговор впереди). Так сказать, «ты мне — я тебе». К таким выводам приходит Ю. Зерчанинов, автор использованного мною выше очерка о П. Морозове, озаглавленного «Кто приходил ночью в худом тулупе… К истории одного мифа» («Юность», 1989, № 5).
Тщательно изучив материалы о судьбе пионера, журналист не предавался размышлениям о позиции Горького. Тут для него все ясно.
Нимало
Думается, есть в концепции Горького — художника и философа — некий внутренний слой, до которого чаще всего не добирается наша мысль, израсходовав свою энергию на опровержение очевидных и неприемлемых для нас крайностей. В глазах Горького гигантская Россия была страной мужицкой. Пролетариат и впрямь составлял ее малую часть, не говоря об интеллигенции. Крестьянство же в большинстве было неграмотным, хозяйство его технически слабо вооруженным, а уж в глубинке — тем более. Ни для одной страны не имела такого значения проблема бездорожья, когда в распутицу страна превращалась в систему изолированных друг от друга островов, лишенных всякой связи: не доходила почта, а элементарно привычное для нас радио отсутствовало полностью…
Разумеется, труд крестьянина имел и свои поэтические стороны, обусловленные непосредственным общением человека с природой. И все-таки чтобы прокормить себя и семью, человек должен был весь, с головой, уйти в этот труд, не касаясь мыслью своей мира, начинавшегося за околицей и простиравшегося в бесконечность.
Горький как интеллектуал и мыслитель не мог принять образ жизни деревни как нормальный (сколь бы ожесточенную и по-человечески понятную критическую атаку ни вызвала эта мысль у наших нынешних «деревенщиков», среди которых есть и прекрасные писатели). Процесс урбанизации села представлялся ему естественным и неизбежным. Но разве ему одному? И разве не такой чистокровный «деревенщик», как Есенин, пришел к психологическому отторжению «бедности полей», восклицая: «Через каменное и стальное вижу мощь я родной страны»!
Общеизвестно, что во всех высокоразвитых странах население кормит ничтожно малая часть фермеров, имеющих на службе все, вплоть до компьютеров. Ну, а в личном быту они располагают всеми средствами цивилизации, и у них полностью сняты, скажем, проблемы досуга или медицинского обслуживания. Это уже не крестьянство в традиционном смысле слова.
Долгое время мы пребывали в плену гипнотических представлений о том, что в мире проклятого капитализма отношения строятся не только на нормах конкуренции, но и прямо-таки звериной вражды (человек человеку волк). Конкуренция никуда не исчезла. Общество без нее — ненормальное общество. Но именно конкуренция людей, умеющих вести дело, обладающих выработанными в течение десятилетий навыками и нормами деловых отношений друг с другом, делает эти отношения нормально человеческими. И наоборот, насильственная коллективизация сельскохозяйственного труда порождает незаинтересованность в эффективном ведении хозяйства, а отсюда — деградацию нравственности.
Горькому в глаза бросалось то, что прежде всего разъединяет людей села и отличает их от людей города. Он говорил даже об их зоологическом индивидуализме. Он видел то, о чем у нас нынче говорить не поворачивается язык, — что Маркс и Энгельс назвали «идиотизмом деревенской жизни». Понимая очевидную заостренность этого тезиса, стоит ли закрывать глаза на то, что в крайне преувеличенном виде он действительно отражает определенные недостатки деревенского образа жизни.
И уже спустя столетие мысль, родственную приведенной, развивал кое-кто и дальше — и это несмотря на то, что в технической вооруженности мира произошли колоссальные изменения.