Горький осадок
Шрифт:
Остаётся только заметить, что туфли на девушке также были белого цвета, "в дырочку", и смотрелись как-то не очень. С тупыми мысами, и здоровенными каблуками. Всё прочее - вполне соответствовало виденному мной на сайте. Стройность, длинный нос, короткая причёска... На плече неизменная сумочка коричневого цвета, чем-то набитая до отказа, и оттого сильно вспухшая. Наверняка и газовый баллончик в ней имелся на "всякий пожарный", или я совсем не знаю таких дам. В подобных сумочках они вечно таскают, Бог знает что, неведомо на какие непредвиденные случайности, теоретически вероятные, но в реальной жизни, тем не менее, никогда не происходящие.
Однако, возвращаясь к Людмиле... и её внешнем виде. Всё так. Только никакого толка от этого уже не было. А судя по нашему начавшемуся разговору, всё оказалось ох как запущено!
Мы обменялись дежурными: "привет-привет", и после первых, ничего не значащих фраз, направились на прогулку в глубь парка.
Настроение у меня было препаршивое, однако я держал себя в руках.
Первые полчаса моя спутница вообще молчала! Только поддакивала! Вы можете себе это представить? Каково мне пришлось? Ведь мне приходилось молотить языком безостановочно, ибо молчать нельзя ни в коем случае! Нельзя и точка! А о чём молотить? Если человек совершенно незнаком, и к тому же, даже не даёт никакой ниточки. Даже намёка. Просто молчит, как сантехник у водостока. Я не знал - ни чем она интересуется, ни о чём думает, ни о чём хочет спросить. Вообще - ничего. Просто кошмар! Кроме того - на меня бесстрастно взирало ледяное лицо терминатора. Непробиваемое! В сочетании с очками времён Великой Октябрьской Социалистической Революции, это смотрелось уж вовсе жутко. Не менее жутко, чем яйцо на голодный желудок.
Я травил весёлые истории из своей жизни, пересказывал смешные случаи, поведанные мне кем-то, но всё было бессмысленно и беспощадно. Как русский бунт. К тому же, и истории эти истощались. Я ведь не артист разговорного жанра. И способностей к тому не имею. Да и желания тоже. Словом, шутки мои не проходили, байки не радовали, и ничто не вызывало отклика. Непроницаемое лицо терминатора ничто не могло поколебать, и лишь глаза, тускло сверлили меня своей серой сталью, передавая собранную информацию в устаревший процессор. Интересно вот, кто это отправил её к нам из будущего? Или из прошлого? И не ошибся ли отправитель с программным обеспечением? Не перемудрил ли?
Тем временем, я уже с грустью ждал момента, когда моя фантазия и память окончательно иссякнут в плане развлечения, и когда наступит неудобное для обоих молчание.
"Тогда, - подумал я, - нужно будет откланиваться и бежать. Ссылаясь на что-нибудь убедительное и уважительное".
Типа: извините дамочка, но разговаривать нам с вами не о чем, вы мне не понравились с первого взгляда, потому - прощайте, наша встреча оказалась ошибкой.
Ну, может и не такими словами, но смысл тот же. И я уже начал обдумывать как всё это получше осуществить ( в смысле - без скандалов и сцен в случае чего), как вдруг, терминатор заговорил. И как заговорил! Любо-дорого слушать! Сказка-песня. Очевидно некто, управляющий им на расстоянии, сменил перегоревший предохранитель, и включил тем самым заблокированную прежде функцию, отвечавшую за членораздельную речь.
– Дети сейчас просто психи!
– заявил внезапно, проснувшийся спустя полчаса терминатор.
– И рожают их видно одни уроды!
Я чуть не
Мы шли по аллее, заросшей с обеих сторон деревьями. Людей рядом находилось множество, стояли скамейки, на которых сидели парочки и компании молодых людей, громко смеющихся и довольно нетрезвых.
– Чего-чего?
– переспросил я оторопело, повернув лицо к Людмиле.
– Дети сейчас сплошные психи!
– терпеливо, и по-прежнему бесстрастно повторила Людмила.
– Да? А почему?
– поинтересовался я, пытаясь справиться с эмоциями.
– Потому что их родители - свиньи!
В её голосе чувствовались стальные интонации. Как у автомата.
"Ничего себе, заявочка!
– пришло мне в голову.
– Молчала-молчала. И вдруг - на тебе! Получите свою порцию, мистер!"
– Свиньи?
– спросил я с сомнением.
– Ну ладно... а что это ты вдруг про них вспомнила?
– Потому что я всегда о них помню! Никогда не забываю!
Мне стало смешно. Но я знал, рассмеяться сейчас - это самоубийство!
– Так кто тебе больше надоел - дети или их родители?
– И те и другие, - был мне ответ.
"Ага, - догадался я, - это наверное, как в случае с небезызвестным Шариковым из булгаковского "Собачьего сердца", который был ни с Энгельсом, ни с Каутским. С обоими, в общем!"
– А дети чем тебе не нравятся?
– Я же тебе уже сказала!
– ледяным тоном произнесла Людмила.
– Тем, что в наше время они просто психи!
– Не слушаются тебя, наверное?
– Конечно, нет! И орут как ненормальные на переменах!
– Ну, так и раньше орали. Я сколько себя помню в школе...
– Нет!
– перебила металлическим голосом меня женщина.
– Так как сейчас раньше не орали! Сейчас не так орут! По-другому.
– Мне кажется, орут всегда одинаково. Глотки-то, такие же, как у прежних детей.
– Ну ты вот будешь сейчас со мной спорить!
– с пробудившимся возмущением, сказала моя собеседница.
Она посмотрела на меня очень строго, и прибавила:
– Кому видней, мне - кто с ними работает, или тебе, кто их давно не видел близко в таком количестве?
– Да в таком случае, скорее всего тебе, конечно, - отозвался я, уступая больше не её доводам, а какому-то чувству самосохранения.
Мы шли достаточно медленно, чтобы спокойно говорить. Не напрягаясь. Шумел ветер, раскачивая почти голые ещё ветки, шумела неподалёку дорога бегущими по ней автомобилями, однако, шум этот, не являлся докучливым, и его не нужно было перекрикивать, да и вообще повышать голос.
– Вот и я о том же!
– услышал я в ответ.
– Я с ними каждый день общаюсь, и каждый день наблюдаю. Дети сейчас - психи! И орут как психи! И я часто подозреваю, что и родители их - психи!
– М-да, звучит печально...
– проговорил я без выражения.
– Да. А орут они на переменах - о Бэтмане!
– О ком?
– насупился я с убитым видом.
– О Бэтмане. Это человек - паук.
"По-моему всё-таки летучая мышь" - сказал я сам себе мысленно, перебирая скудные сведения, содержащиеся в памяти на данный счёт.
Но вслух поправлять её не стал.
– Представляешь, - продолжала Людмила, не спеша переставляя ноги в своих белых, громоздких на вид туфлях, - какая-то мерзкая тварь, которой увлечены дети! Всё это говорит о их слабоумии и о слабоумии их родителей. Вот в наши времена, когда мы были детьми, помнишь - кто был героем?