Горький сладкий плен

Жнец Анна

Зажимая рану в боку, Э’эрлинг прислонился к стене и запрокинул голову, из последних сил держась за ускользающую реальность. Крестовина свода, похожая на морскую звезду, качалась перед глазами. Потолок двигался — выгибался, как живое существо, опускался, готовясь упасть эльфу на голову, потом взлетал вверх и шел рябью.

Они спаслись? Им больше ничего не угрожает?

Когда он подумал, что можно уже, наверное, расслабиться (присесть ненадолго рядом с этим мертвым стражником и вздремнуть пару минут, ибо нет уж никаких сил держать глаза открытыми), из темноты дверного проема начали прибывать женщины. Две,

три… пять, десять. Ситхлифы.

Э’эрлинг напрягся и крепче сжал меч.

Триса лениво обернулась на звук шагов, а ее поверженная соперница, не замечая ничего вокруг, продолжала голосить в тишине.

Гибкие, тонкие, в облегающей черной одежде, ситхлифы тенями скользили вдоль стен, наполняли зал, забирали их троицу в кольцо. Э’эрлинг вертел головой, следя за ними. Своей слаженностью эти женщины напоминали львиц на охоте.

— Убейте их! — вдруг закричала Смотрительница, оторвавшись от тела, распростертого на полу. Ее лицо, мокрое от слез, изуродованное горем и гневом, стало похоже на грязную сморщенную ткань. На нем появились новые морщины, а старые углубились, обозначившись ярче. За пару минут женщина шестидесяти лет превратилась в дряхлую развалину, в мумию с запавшими глазами. — Убейте этих двоих! — вопила она, тыча костлявым пальцем в сторону Трисы. — Убейте! Я вам приказываю!

Ситхлифы переглянулись.

Э’эрлинг собрался с последними силами и поднял меч. Его любимая, наоборот, разжала пальцы, позволив оружию выпасть из руки. Лезвие со звоном ударилось о плиты пола у ее ног.

— Это Тахир, — голос Трисы вылинял от усталости, но звучал уверенно, твердо. — Вы же помните старика Тахира? Это он. — Она кивнула на блондина с ножом, торчащим промеж глаз. — И он ее сын. Да, сын. Она отправила меня в Шотлен за артефактом, который смог вернуть ему молодость. Помните, чему она нас учила? Отриньте любые привязанности. Жрите мужчин, но не любите их, ибо любовь делает вас слабыми. Но сама она любила. Она родила ребенка, хотя вам отказывала в праве стать матерью. Своего сына она держала рядом с собой и пыталась продлить ему жизнь. Она любила и была самой сильной из нас. Понимаете, что это значит?

Смотрительница притихла, сжавшись на полу в дрожащий комок.

Ситхлифы слушали Трису молча, затем перевели взгляды на свою бывшую наставницу и зашипели, обнажив зубы в оскале.

— Помните своих щенков? — спросила Три тысячи триста вторая, и шипение женщин превратилось в звериный рык.

Их глаза горели. Рты кривились. Руки сжимались в кулаки.

— Ей было можно, а вам нельзя! — теперь Триса почти кричала. Ее голос гремел над залом, с каждым словом набирая силу, объем. — Вы могли стать счастливее, сильнее, но она лишила вас этого своей гнусной ложью. А для чего? Чтобы сохранить власть!

Смотрительница вжала голову в плечи и начала медленно отползать назад, но уперлась спиной в колонну.

Ситхлифа с длинными черными волосами и смуглой кожей клацнула зубами, укусив воздух. Блондинка слева от нее повторила этот жест. Рыча от ярости, женщины начали сужать круг, подкрадываясь к бывшей хозяйке Цитадели, как львицы к добыче.

— Но теперь она потеряла свою силу!

Смотрительница вздрогнула. Взбешенные хищницы готовы были сорваться с цепи.

Триса вогнала последний гвоздь в крышку ее гроба:

— Как она ответит за свои

преступления?

— На общий стол ее! — закричала одна из ситхлиф.

— На общий стол! — подхватила другая.

— На общий стол! На общий стол! — раздавалось со всех сторон.

Глава 46. Любимый

Глава 46. Любимый

Проснувшись, Э’эрлинг обнаружил под боком Трису — она задремала, свернувшись калачиком в узком пространстве между его телом и стеной. Удивительно, как им удалось уместиться вдвоем на ее тесной, одноместной кровати.

Рана под бинтами ныла. Каждое движение отзывалось болью, но он не жаловался — помнил слова целительницы Канаэ Лиэ, которая назвала его настоящим везунчиком. Если бы лезвие меча вошло чуть глубже…

Он и правда везунчик. Выжил, защитил любимую, готовился стать отцом.

При мысли о ребенке, которого носит Триса (Кто это будет? Мальчик? Девочка? Двойня?), внутри потеплело. При виде тонкой, изящной кисти, лежащей на его голой груди, сердце наполнилось нежностью и забилось чаще.

Ему хотелось разбудить любимую поцелуем и в то же время — охранять ее сон, словно верный сторожевой пес, ведь во сне она льнула к нему так доверчиво, была такой теплой, мягкой и расслабленной. Жаль, не получалось полюбоваться ее лицом. Стоило пошевелиться, приподняться на локтях, и в бок будто вгрызалось невидимое чудовище. Как же неприятно было чувствовать себя слабым и немощным!

Дыхание Трисы изменилось, она завозилась, просыпаясь, а потом нависла над Э’эрлингом, пощекотав кончиками длинных волос обнаженную кожу над его бинтами.

Какая же она была красивая в лунном сумраке и свете одинокой свечи! В эти минуты она казалась Э’эрлингу самим совершенством.

— Это правда? — он легонько коснулся ее живота, скрытого туникой. — Ты беременна?

Триса склонила голову к плечу и долго смотрела на него, прежде чем ответить.

— Беременна.

Ее взгляд стал еще более цепким, пристальным. Затаив дыхание, она следила за лицом Э’эрлинга.

— От… меня?

Триса прищурилась. Э’эрлинг понял, что сморозил глупость, и напрягся. Но ему надо было спросить и получить подтверждение своим надеждам! Он ничего не мог с собой поделать.

— Может быть, — шепнула Триса, и уголок ее губ дрогнул в намеке на ухмылку.

— Может быть?! — возмутился раненый и попытался привстать, чтобы заглянуть в ее бесстыжие зеленые глаза, но тут же упал обратно на подушку, зашипев от боли.

Триса рассмеялась.

— И не жалко тебе меня совсем, — упрекнул ее Э’эрлинг, проклиная свое ранение, сделавшее его беспомощным.

— Не жалко. Но я заглажу свою вину.

С хитрым видом она вдруг сползла вниз и откинула в сторону одеяло, лежавшее на его ногах.

— Что ты… что ты делаешь? — Э’эрлинг задышал чаще и облизал губы. — Мне же больно двигаться.

— Так не двигайся, — любимая склонилась к его паху и нырнула пальцами за пояс свободных штанов.

Э’эрлинг почувствовал, как мягкая ткань заскользила по бедрам. По старой шотленской традиции белье под одеждой он не носил и тут же предстал перед Трисой во всей красе своего неуместного желания. Ему ведь и правда лучше было не шевелиться, чтобы не потревожить раны.