Горький ветер свободы
Шрифт:
– Подожди. – Я остервенело потрясла раскалывающейся головой. – С каким университетом? Я же рабыня, и ты сам сказал, что даже в Галлиндии мои права более чем ограничены.
Данте улыбнулся, сел рядом и положил ладонь на мою руку, разом скрывая от глаз знак дракона. Это прикосновение не напугало: почему-то, наоборот, стало спокойно и тепло.
– Сандра, сразу видно, что ты жила в обществе, слишком далеком от рабства. Ты просто плохо представляешь себе, как тут все работает. Даже в Арканзии раб может очень высоко подняться в доме свое го хозяина. Иные рабы во дворцах эмиров имеют большую власть, чем свободные и могущественные визири. Их уважают, перед
Я с силой потерла виски, все еще несколько ошалело глядя перед собой. Потянулась к кубку, но оказалось, что он уже опустел. Как-то сама не успела заметить, как выпила все до последней капли.
– Я прикажу принести еще, – сказал Данте и позвонил в колокольчик прежде, чем я успела отказаться.
Пока он отдавал распоряжения явившейся на зов служанке, я пыталась думать, но мысли путались.
– У тебя есть какие-нибудь предпочтения? – спросил Данте, вновь садясь рядом. – Что-нибудь из того, что я перечислил? Или другие идеи? Ты не обязана решать сразу, можешь сначала просто пообвыкнуться и присмотреться к тому, что есть в армоне.
– Архивариус, – негромко проговорила я. – Это звучит наиболее… подходяще.
Тут мне не требовалось глубоко задумываться. Иметь возможность закрыться в библиотеке казалось сейчас самым что ни на есть лучшим вариантом.
– Я почему-то так и подумал, – кивнул Данте. – И еще одно. Если захочешь – а я думаю, ты захочешь, – мы можем составить письменный договор.
– Договор? – удивилась я. Мой мозг, казалось, был готов взорваться. – Разве может быть договор между. – было не очень легко выговорить эти слова, – .между хозяином и рабом?
– Еще как может, – просветил меня Данте. – В Галлиндии, конечно, не в Арканзии. Но здесь законы на этот счет строги. Если подписал договор – изволь его соблюдать. Как ты сама понимаешь, такие документы ограничивают исключительно права хозяина.
Понимаю. Конечно, ведь права раба ограничены по определению.
Так вот, – продолжал Данте, – если захочешь, мы можем подписать договор, согласно которому твои обязанности в этом армоне ограничиваются работой архивариуса, с соответствующим профессии и квалификации жалованьем. После этого я, даже если захочу, не смогу заставить тебя делать что-либо другое. Даже если слягу с тяжелой болезнью и попрошу стакан воды мне подать, ты сможешь бодро помахать у меня перед носом бумагой и сказать: «Обойдетесь, дон Данте, много пить вредно».
Из моей груди вырвался нервный смешок. Данте тоже улыбнулся.
– Это настолько близко к свободе, насколько возможно, Сандра, – мягко сказал он затем.
Смятение по-прежнему преобладало над прочими эмоциями и, видимо, читалось в моем взгляде. Но Данте, кажется, принял его за недоверие, поскольку
– Я могу набросать этот документ прямо сейчас.
Стук в дверь возвестил о возвращении служанки с очередным кубком пунша.
– Это для доньи Эстоуни, – бросил ей Данте, не отрываясь от своего занятия: он уже писал что– то на листе бумаги.
Служанка поставила кубок на уже стоявший возле дивана столик и удалилась.
– Доньи? – напряженно переспросила я.
– А как ты думала? – изобразил удивление моей непонятливостью Данте. – Ты – архивариус высокой квалификации. Состоишь на уважаемой должности в армоне. Это автоматически присваивает тебе титул доньи.
– Даже… – Я приподняла было левую руку.
– Даже несмотря на это, – перебил меня Данте, не глядя. – Я же говорил: клеймо не препятствие для высокого статуса. И относиться к тебе будут соответственно, можешь мне поверить. Ну вот, готово. – Он поставил размашистую подпись внизу листа. – Если хочешь, можешь забрать с собой и пока не подписывать. В сущности ведь это ограничивает меня, а не тебя.
Данте подошел и протянул мне бумагу. На ней было написано точно то, что он и говорил. Договор между доном Данте Эльванди и доньей Сандрой Эстоуни. Должность архивариуса. Жалованье. Никаких других обязанностей. И подпись.
Я уже не читала, лишь тупо смотрела на текст и даже не сразу поняла, что глаза заволокло пеленой слез. Листок стал расплываться перед глазами. А потом я зарыдала.
– О нет, – пробормотал Данте, отступив от дивана.
Сделав круг по комнате, он вернулся обратно. Теперь, по прошествии времени, я знаю: как человек, скупой на прилюдное выражение собственных чувств, Данте плохо представлял, как вести себя с женщиной, которую до такой степени захлестнули эмоции. Впрочем, на тот момент мне было не до размышлений над его реакцией. Слезы словно прорвали плотину, и я даже не пыталась их остановить: слишком безнадежным было бы это занятие.
Данте осторожно положил руку мне на спину.
– Ну, тише, – пробормотал он, не слишком представляя себе, что еще сказать. – Все плохое уже позади.
Эти слова заставили меня разрыдаться еще сильней. Сама не знаю, как и в какой момент это произошло, но вскоре оказалось, что Данте прижимает меня к себе, легонько поглаживая по спине, а я рыдаю ему в рубашку. Некоторое время спустя рыдания чуть поутихли, и я начала, глотая слезы, рассказывать. Как приехала из центра нашего небольшого города, где жила последние годы, в свой старый дом на окраине, поближе к морскому побережью. Как из-за выдававшихся в море и загораживавших обзор скал выплыли и быстро причалили несколько чужеземных кораблей. Как на улицах началось светопреставление – горели не просто отдельные дома, а целые районы, а люди гибли один за другим от пиратских мечей. Потом большинство нападавших ринулись в центр города, другие же, набрав пленных, рванули обратно к кораблям.
Рассказывала о той панике, что царила на судне, когда нас загоняли в трюм. О крупном камне, который казался раскаленным, когда его насильно прижали к моей руке. Как я взвыла от боли, которая, правда, очень быстро прошла, и как потом увидела на руке клеймо, которое никогда уже нельзя будет снять. Про раненую девушку, которую выбросили за борт…
Когда я закончила говорить, слезы хлынули с новой силой.
– Ш-ш… – Данте снова прижал меня к себе, и я продолжила рыдать в безнадежно вымокшую рубашку. – Ты очень сильная девочка. Все закончилось. Ты в безопасности.