Горький ветер
Шрифт:
— Для меня он всегда будет капитаном.
— Даже когда мы с ним поженимся?
— Хм, и когда же это, интересно, случится? — сказал Джесс.
Ему очень хотелось видеть Бетони замужем за Майклом. Он не мог понять, чего они ждут.
— Ты всегда так занята, — сказал Майкл, заглядывая через плечо Бетони в тетрадку с упражнениями, которую она проверяла. — Из-за твоей работы в Чепсворт-парке и теперь вот в школе я стал тебя редко видеть.
— Это только временно, —
— Я так удивлен, что ты учишь их геометрии. Я и понятия не имел, что в этих деревенских школах такие требования. Мне казалось, что там не идут дальше пения псалмов и шитья гладью.
— В Хантлипе очень хорошаяшкола. Все остальные должны быть именно такими, как она.
— Мне пришла в голову мысль сразу же, как поженимся, увезти тебя в Южную Африку и спрятать на ферме моего дяди.
— Ты все время говоришь о Южной Африке.
— Когда я был еще беспечным подростком, я провел там один счастливый год.
— Дело совсем не в том, что я занята, — сказала Бетони, — а в том, что ты недостаточно занят.
— Ну можно ли в это поверить?! — воскликнул он. — Моя мать говорит, что мне нужно как следует отдохнуть, а ты утверждаешь, что мне нужно заняться делом. Что делать мужчине, когда женщины дают такие противоречащие друг другу советы?
— Он сам каждый раз должен делать выбор.
— С тех пор как я вернулся домой с войны, мне кажется, я не могу определиться, — сказал он. — Мне наскучила фабрика, которая работает и без меня под присмотром Джорджа Вильямса. Думаю, мне бы действительно понравилась работа на собственной ферме.
— Тогда почему бы тебе не купить ее?
— По-твоему, это не так уж сложно?
— А разве это не так просто, если у тебя есть деньги?
— Тебе хотелось бы жить на ферме?
— Наверное, да, только не в Южной Африке.
Майкл подошел к окну и посмотрел на старый сад. Сливовые деревья стояли белые в цвету; вечернее солнце освещало их стволы; дятел перелетал с одного дерева на другое. Неподалеку Джесс возился с картофельной рассадой, а Бет сажала ее рядами; руки работали быстро и уверенно, отваливая землю острой лопаткой и засыпая картофелину снова в один момент, так что нельзя было уследить за ними.
— Полагаю, Южная Африка слишком далеко от твоего собрания хромых собачонок.
— Каких еще хромых собачонок?
— Начни его сейчас, — сказал он, — хотя бы со своего молочного брата.
— Почему ты всегда так его называешь? Ты знаешь его имя, почему же не пользуешься им? — Бетони закрыла тетрадку, положила ее в стопку и взяла следующую. — Иногда мне кажется, что ты обижен на Тома.
— Наверное, — согласился Майкл, повернувшись к ней. — Он претендует на твое внимание к себе.
— Ты не
— Я не сказал, что ревную к нему.
— Тогда о чем это ты, а?
— Не знаю! С тобой последнее время нелегко разговаривать, Бетони. Ты все время думаешь о чем-то.
— Хорошо, — сказала Бетони, повернувшись и глядя ему в глаза. — Сейчас я вся внимание. Так что же ты хочешь мне сказать?
— Тебе здорово удается поставить меня на место и заставить почувствовать, что я смешон, — сказал он. — В любом споре ты всегда права.
— Но я совсем не хочу быть правой. Я вообще не хочу спорить. Все, чего я хочу, это понять тебя. — Глядя на него, она почувствовала, что что-то не так: какая-то неуверенность на лице, какой-то страх, проскальзывающий во взгляде. — Майкл, в лагере для пленных было очень страшно?
— Я бы не назвал пребывание там пикником.
— Жаль, что ты не рассказываешь мне об этом.
— Нет, — сказал он. — Рассказывать нечего, и ты ошибаешься, думая, что я хочу поговорить о нем. Мне бы этого меньше всего хотелось. Я все время пытаюсь забыть его.
Бетони поднялась и подошла к нему. Она коснулась его руки и почувствовала, что она дрожит.
— Ты должен быть снисходительным ко мне, Майкл, когда я чего-то не понимаю. Нам здесь так трудно представить, как было там. Мы пытались — некоторые, по крайней мере, — но не могли понять. И я, должно быть, перестала беспокоиться — я даже была в какой-то мере благодарна, когда услышала, что ты попал в плен.
— Благодарна? Правда? На самом деле?
— Конечно, — ответила она. — Особенно после того, как ничего не было известно о тебе и тебя объявили пропавшим. Все, о чем я могла думать — это то, что ты жив. Жив, и вне опасности, и не на фронте!
— Да, — сказал он бесцветным голосом и обнял ее — так, чтобы она не могла видеть его лица.
Для мая эта ночь была необычайно теплая. У Майкла было слишком много одеял, и он лежал весь в поту, не в состоянии уснуть, прислушиваясь к часам собора. Пробило половину третьего. Вся комната была залита лунным светом.
Он встал и надел халат. Открыл тихонько дверь и пошел на лестницу. Мать услышала его шаги и позвала. Ее дверь была приоткрыта. Заглянув, он увидел, что она сидит на кровати, пытаясь нащупать выключатель.
— Не включай свет. Луна достаточно яркая.
— В чем дело, Майкл, ты заболел?
— Нет-нет. Я просто не мог спать, вот и все. Я подумал, может, глоток виски поможет.
— Меня беспокоит, что ты не спишь. С тобой это уже несколько недель.
— Кровать слишком мягкая, вот в чем беда. Мне, наверное, нужно подыскать что-нибудь пожестче.