Горький ветер

Пирс Мэри

— Сомнения? Да. А у вас?

— Я никогда не слышала, чтобы Том солгал.

— Все лгут, особенно когда попали в беду.

— Значит, вы считаете его виновным?

— А вот этого я не говорил. Я так не считаю. Я только сказал, что у меня есть сомнения. Должен сказать, что они у меня всегда будут, если эту Тилли не найдут.

— Вы не можете сильно сомневаться, иначе вам будет страшно за Линн.

— Нет, я не боюсь за нее, потому что уже сказал, если Том и убил Тилли, то, значит, она сама его довела.

— Я не думаю, что он убил

ее. Он не смог бы, я уверена.

Она мысленно вернулась в тот день в начале года, когда заходила к Тому в Пайкхаус, в тот день, когда он сказал ей, что Тилли ушла и что он стал слепнуть.

— Я бы узнала, —сказала она. — Я бы это почувствовала где-то в глубине души.

Через несколько дней Майкл заехал к Бетони в Чепсворт-парк и повез ее на ленч в «Старый плуг».

— Есть хорошие новости о ферме Кингсмор. Я смогу стать ее хозяином после Рождества, так что к тому времени, когда мы вернемся из свадебного путешествия, нужно будет подождать всего один-два месяца, прежде чем мы сможем туда переехать. А пока мы поживем в Кингз-Хилл-хаусе. Как ты, сможешь потерпеть?

— Если твоя мать сможет, то и я смогу.

— Не похоже, чтобы ты обрадовалась, — сказал он. — Ты недовольна Кингсмором?

— Разумеется, довольна. Просто я беспокоюсь за Тома.

— Ну да, мне нужно было знать. Так что отметим! — Он поднял свой бокал и отпил шампанское. Он пытался освободиться от раздраженности. — Есть правда во всех этих обвинениях?

— Нет, абсолютно никакой.

— Ты кажешься слишком уверенной.

— Это просто злые сплетни. Время от времени на Хантлип такое находит. — И помолчав, она добавила: — Боюсь, тебе очень неприятно, Майкл. Ты женишься не сам по себе — ты женишься на девушки из семьи, о которой сейчас говорят с ненавистью.

— Хантлипские сплетни меня не волнуют, хотя я согласен, что все это крайне неприятно. Все равно скоро я увезу тебя отсюда и ты сможешь оставить все это позади.

— Ты не понимаешь, — сказала Бетони. — Я не хочу быть в стороне от этого. По крайней мере, до тех пор, пока это тяготеет над моей семьей. Думаю, нам придется еще немного подождать.

— Разве мы не ждем уже достаточно? Черт побери! Ваш священник уже сделал оглашение в церкви.

— Мне это не правится.

— Послушай, — сказал Майкл и вдруг повысил голос. — Я не собираюсь жертвовать своим медовым месяцем ради кого-то или чего-то, а меньше всего из-за твоего брата. Он впутался черт знает в какую историю и пусть сам винит себя в этом.

— Я не согласна. Он ни в чем не виноват.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

— А как мы вообще можем быть уверены в чем-то?

Бетони злилась даже сильнее, чем он. Они смотрели друг на друга через стол. Но заметив, что на них смотрят, они продолжали есть в полной тишине, пока не смогли, чуть успокоившись, разговаривать спокойно.

— Если Том невиновен, тебе незачем волноваться.

— Но он болен. Волнение и напряжение принесут

ему вред.

— Ведь есть кому присматривать за ним.

— Да, правда.

— Ты можешь сделать для него что-то большее, чем они?

— Нет, — сказала она, — вероятно, нет.

С минуту ей хотелось рассказать ему всю правду, что Том умирает, но она не смогла. Это тайну она делила только с Мерсибрайтами и старым доктором Дандесом из Нортона. Лучше, чтобы все осталось по-прежнему.

— Ты, конечно же, прав, я ничего больше не могу для него сделать.

— И значит, — Майкл потянулся через стол, чтобы наполнить ее стакан, — теперь, вероятно, у меня будет несколько минут, чтобы обсудить нашу будущую жизнь? Просто какие-то тривиальные вещи, свадебные приготовления, медовый месяц и приготовления в Кингсморе.

Бетони улыбнулась.

— Дорогой Майкл, — сказала она. — Ты очень терпелив.

Проснувшись однажды утром, Том ничего не смог увидеть, даже очертаний. Когда он вышел в сад и повернулся лицом к солнцу , егосвет был скрыт от него, словно наступило затмение. Том сел на старый стул без спинки у стены и погрузился в темноту. Он чувствовал, как она окружает его со всех сторон, давит, словно хочет стереть с лица земли. От него ничего не осталось, только пузырек страха, и если бы он лопнул, то разорвал бы и Тома.

И вдруг страх исчез. Он не мог бы сказать почему. Но это было так, словно он покинул свое тело, потерялся на ничейной земле в небытии и теперь снова стал самим собой, сидя на осеннем солнышке в окружении старого сада, вдыхая аромат календулы и яблок, облепленных осами.

— Что случилось? — испугалась Линн, увидев, что он сидит совершенно неподвижно.

— Я думал о бабушке Изард, — сказал он, — как она, бывало, возилась в саду.

— Ты идешь завтракать?

— Могу, если он уже готов.

Ему не хотелось говорить ей, что он потерял остатки зрения. Это бы только огорчило ее. Но Линн догадалась и без слов. Взяв его за руку, она отвела его в дом.

Бетони частенько заезжала в Пайкхаус. Она привезла ему белую палочку и свисток, чтобы повесить на шею, и еще кое-какие вещи для малыша.

— Полиция больше не приезжала?

— Нет.

— Я подумала, — сказала она однажды, — тебе было бы неплохо повидаться с адвокатом. Может, с адвокатом деда или с молодым мистером Хайем. Я могла бы сходить с тобой, если хочешь.

— Но ведь я ничего не сделал, — сказал Том.

— Думай об этом все время, если полиция снова придет допрашивать тебя.

— Надеюсь, теперь все уже позади, — сказал он.

Но спустя несколько дней, пятнадцатого, двое полицейских пришли снова.

— Новости о Тилли? — спросил Том.

— Боюсь, что нет, мистер Маддокс. Ни наши расследования, ни объявления не дали никаких результатов. Но я бы хотел вам задать еще несколько вопросов. Что, например, было на миссис Маддокс в тот день, когда она ушла из дома?