Горькое вино Нисы
Шрифт:
— Зло всегда конкретно, — через силу проговорил Сергей.
— Добро тоже, — напомнил Мамедов.
— В вашем понимании… — начал было Сергей, все еще теряясь в догадках, но не сумел договорить.
— В моем понимании добро — это справедливость, — неожиданно переменившись, сердито прервал его следователь. — Вот сегодня, сейчас я с правовой и нравственной точек зрения обязан прекратить ваше уголовное дело, ибо установлено, что обвиняемый не виновен. И это будет добро, потому что я поступаю справедливо.
Жаром обдало Сергея изнутри. Самые противоречивые чувства возникли враз и переплелись так, что не разобрать было, откуда что
— Что же это? Что же это такое вы говорите? — растерянно бормотал Сергей, не слыша своего голоса. — Ведь все доказано… отпечатки пальцев…
И сам понимал, что чепуху мелет, что у следователя наверняка есть нечто, позволившее ему так заявить, и что теперь назад уже никак не повернуть.
Так вот что приберег для него Мамедов, вот в чем был подвох, вот оно, самое главное, чего боялся он и, выходит, не зря.
Художество свое следователь совершил и любовался впечатлением, торжествовал, тешил самолюбие. Но сколько ни восстанавливал себя против следователя, сколько ни возбуждал в себе к нему неприязнь, среди прочих чувств, охвативших Сергея, была и тайная, неосознанная еще и не принятая разумом благодарность к нему. И к Вере. Ведь это она пришла и все рассказала, все, как было на самом деле. Сколько же должна она была перестрадать, передумать, прежде чем решиться на такое. Ах, Вера, Вера, думал он с доброй укоризной, зачем ты сделала это?..
Но дело было сделано и, поняв, что весь ужас его нынешнего положения так внезапно закончился, что, может статься, прямо отсюда поведут его к выходу, к воротам, за которыми иная, ничем не похожая на здешнюю, жизнь и свобода, Сергей испытал неимоверное облегчение и думал только об этом, о новой своей участи, и не слушал, что говорил следователь.
— Вы все-таки послушайте меня, — настойчиво повысил голос Мамедов. — Я обязан предъявить вам доказательства вашей невиновности. Вот заключение судебно-медицинской экспертизы. Смерть наступила между двадцатью и двадцатью двумя часами. Вот ваш авиабилет. Вылет самолета в двадцать один час.
— И час лету, — быстро подсказал Сергей, еще питая тайную надежду, но уже ощутив горечь подкатившей обиды: значит, не Вера, значит, они сами докопались. — Все совпадает.
— Нет, не совпадает, — возразил Мамедов и внимательно, стараясь что-то понять, посмотрел на него. — Вот справка аэропорта: ваш рейс был задержан до двадцати двух. И доказательства есть, что вы никаким другим самолетом не улетели, а действительно в это время находились у себя в городе в аэропорту. Вспомните события. Я о хулиганах. Или протокол показать? Ну, вот. Так что ваше алиби бесспорно.
Рядом с облегчением, с нетерпеливым ожиданием близкого освобождения жило в нем тягостное чувство вины перед Верой, словно он обманул ее, предал, отдал на поругание, — и Сергей не мог от него избавиться, убедить себя в том, что хоть перед ней-то он ни в чем не повинен.
— Но если вы прекращаете дело, а преступление совершено, — начал он подходить к самому трудному, что должен был выяснить, услышать, — значит…
— Прекращается уголовное дело на вас, а уголовное дело об убийстве не прекращается, — сухо пояснил Мамедов. — Наказание понесет виновный.
— Но вы же знаете… Значит, женщину отправите в тюрьму? И это тоже добро? — с отчаянным вызовом спросил Сергей.
— Поскольку это справедливо — уже отрешенно, не глядя на него, ответил следователь.
Разговор был окончен. Оставалось выполнить какие-то процедуры, оформить
Увлекшись, он не сразу понял то, что сказал ему следователь:
— … не в одних этих доказательствах дело: ваша знакомая сделала заявление, честно призналась…
Сергей вскрикнул, жадно впился глазами в лицо Мамедова, но тот деловито, наклонив вбок голову, подписывал какую-то бумагу.
— Она… Сама?
Мамедов кратко кивнул в ответ.
«А я-то, а я… — стыдясь и кляня, себя, подумал Сергей и почувствовал, как кровь приливает к и щекам. — Как же я мог усомниться в любимой?..»
Ступени
Ты уж прости, что слитно так пишу.
Что только факты,
Контурные факты,
Без всякой там расцветки привожу.
«Осужденная Смирнова Вера Николаевна, 25 лет, незамужняя, образование высшее, работала в архиве. Из родных — только отец, с которым не живет с детства (найти адрес). С решением суда не согласна, приговор считает излишне суровым. Психологическая характеристика: ситуативна, потеряла перспективу в жизни; несмотря на образование, имеет неустойчивое, фрагментарное мировоззрение, в котором присутствуют элементы стихийно сложившихся понятий и взглядов.
Ближайшая задача: помочь увидеть перспективу дальнейшей жизни».
(Из дневника индивидуальной воспитательной работы начальника 1 отряда лейтенанта Керимовой).
Привет, Сергей!
Письмо от тебя пришло неожиданно: разузнал-таки номер почтового ящика. А зачем? Не скажу, что это был луч света в темном царстве; скорее наоборот — черная молния. Григорий над могилой Аксиньи увидел черное солнце. Меня же черная молния обожгла — твое письмо.
Удар таких молний испепеляет сердце. А мое и без того обожжено. Хватит пепла. У тебя — своя жизнь, у меня — своя. Мне еще срок мотать и мотать. Подумать страшно — сколько. А ты найди себе подходящую учителку какую-нибудь, будете жить душа в душу, книжки читать, детей плодить и воспитывать. Она станет всем говорить, будто одной духовной жизнью живете, а во сне модный гарнитур видеть.