Горькую чашу – до дна!
Шрифт:
Официант подошел к его столику одновременно со мной.
– Что угодно заказать, мистер Джордан?
– Вы что пьете? – спросил я тщедушного человечка.
– Виски. – Он покраснел, как будто я застал его за каким-то предосудительным занятием.
– Мне ничего спиртного. Принесите апельсиновый сок.
– Хорошо, мистер Джордан.
– А мне еще двойную порцию, – ввернул бледный Хинце-Шён. Левое веко у него подергивалось. Он теребил кончик воротничка.
Я положил ключ от моего номера на столик и пододвинул себе стул. Двое за соседним столиком захохотали. Они вообще не
– Ну, так что же стряслось? Фильм зарубили?
– Вероятно.
– Что значит «вероятно»?
В баре было очень шумно, нас никто не мог подслушать. Люди входили и выходили. Все были возбуждены. Американские журналисты сновали между своими столиками и телефонными будками. А с Парижской площади продолжали доноситься крики и вопли.
– Мистер Джордан, я ваш друг.
– Надеюсь.
– Я в самом деле ваш друг. И говорю сейчас с вами как друг, доверительно. И скажу больше, намного больше, чем положено…
Официант принес двойное виски и сок. Хинце-Шён торопливо выпил. Виски вытекло из угла рта. Он нагнулся ко мне через стол. Я почувствовал, как плохо пахнет у него изо рта.
– Она у вас в номере.
– Кто?
– Вы знаете кто.
– Понятия не имею.
Двое за соседним столиком заразительно засмеялись, один хлопнул другого по плечу, и они опять заказали коньяк.
– Нам нельзя терять время. Она прямо из Груневальда приехала к вам. Не спорьте, это бессмысленно. Кто-то увидел ее из окна отеля и позвонил.
– Куда?
– В гестапо. После этого они подняли меня с постели. – Он добавил обиженно: – Вечно заставляют меня улаживать такие дела. Знали бы вы, до чего это противно…
– Я даже не знаю, о чем вы говорите.
– Прекрасно знаете. Ванда Норден находится наверху, в вашем номере. Ее отец сбежал и сейчас направляется к границе. Физик из института… Кайзера Вильгельма! Имеющий звание ЕНО! Много лет работающий над секретным проектом государственной важности! Такого человека нельзя выпускать за границу!
– А может, он уже там.
– Значит, придется вернуться.
– Он же не сумасшедший!
– А я говорю – придется вернуться.
– Чего ради?
– Чтобы спасти жизнь своей дочери.
Я поднялся.
– Куда вы?
– Пойду позвоню моему послу.
– Погодите!
– Не задерживайте меня!
– Нет! Нет! – Он схватил меня за рукав и притянул к себе. – Сколько вам лет? Семнадцать! Вы ребенок и ничего не понимаете! Хотите позвонить своему послу? И что он сделает? Защитит вас, разумеется. Но ведь вам лично ничто и не угрожает! А возьмет ли американский посол под свою защиту дочку Нордена? Нет, дорогой друг, я действительно ваш друг, поэтому прошу мне поверить. – Он говорил быстро, захлебываясь словами и чуть не плача. – В бегах находится человек, обладающий секретами государственной важности. В любой стране мира его постарались бы остановить…
– Я знаю, что произошло в этой стране нынче ночью.
– Одно с другим никак не связано. Предупреждаю вас по дружбе! Если вы станете защищать фройляйн Норден, мы будем иметь право принять все меры против вас.
– Хотелось бы на это поглядеть!
– И поглядите!
– Если вы так уверены,
Он молчал.
– Могу за вас ответить. Потому что боятся! Боятся скандала в «Адлоне»! Тут пока еще полным-полно иностранных корреспондентов.
– Это нам безразлично.
– Если это вам безразлично, почему же гестапо не явилось?
– Потому что я попросил их не вмешиваться.
– Вы?
– Да, я. Ваш друг. Ваш искренний и преданный друг, – сказал он, приблизив свое лицо вплотную к моему и обдавая меня своим гнилым дыханием. – В случае если вас здесь отдадут под суд, а потом – если повезет и не случится худшего – обменяют на немца, осужденного в Америке, и вышлют: что с вами будет? Что будет с вашим УФА-фильмом?
– На это мне плевать.
– Вовсе вам не плевать! В семнадцать лет не все равно, вернешься на экран или нет. Дайте мне ваш ключ. И погуляйте полчаса. Нечего на меня так смотреть. У фройляйн Норден ни один волос не упадет с головы, клянусь вам. Мы же не сумасшедшие! Мы же хотим, чтобы ее отец вернулся. Он нам очень нужен! Господи Боже мой, неужели нужно еще что-то говорить?
– Ничего больше не нужно. Вполне достаточно. Теперь буду говорить я.
– Что?
– Не вам. Видите вон там человека с трубкой? Это Джек Коллинз из Юнайтед Пресс. А тот, что рядом с ним, в смокинге, – берлинский корреспондент агентства Рейтер. Оба они – мои друзья. Сейчас я позову их сюда и расскажу им о сделанном вами предложеньице.
На его лбу выступил пот.
– Кстати, вон там, в глубине зала, сидит Анри Дюваль из Франс Пресс. А рядом с ним – Маргарита Хиггинс из концерна Херста. Им обоим я тоже это все расскажу. А завтра утром вы и ваш фотограф будете сопровождать меня и фройляйн Норден, когда я повезу ее в Линдау. – Я крикнул: – Эй, Джек!
Джек Коллинз обернулся.
– I've got a good story for you!
– Be with you in a minute, Peter! [35] – откликнулся он.
35
– У меня есть для тебя интересная история!
– Через минуту подойду к тебе, Питер! (англ.)
Плюгавый Хинце-Шён прошипел:
– Ну что ж, тогда мне придется распорядиться, чтобы завтра утром прекратили строить.
– Что строить?
– Декорации вашего фильма в павильоне.
– Вранье! Декорации никто и не строит.
– Нет, строят.
– С каких это пор?
– С сегодняшнего дня.
– Опять вранье! Мы должны начать съемки только в декабре.
Тут он вытащил из кармана письмо. Конверт был запечатан; я прочел: «Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды». Я прочел письмо. Личный референт г-на д-ра И. Геббельса сообщал киностудии УФА, что по желанию министра съемки фильма с участием Питера Джордана должны быть ускорены. К ним следует приступить не позднее 20 ноября; референт называл также режиссера, которого пожелал назначить министр, и исполнительницу главной роли – также по желанию министра.