Горменгаст
Шрифт:
— Рощезвон, — сказал Призмкарп, — пробуждайтесь, наш старый друг, и ведите нас. Я вижу, что все огни зажжены в обиталище Хламслива... Боже, ну и гнусное зрелище мы собой представляем! — Призмкарп обвел своими поросячьими глазками собравшихся. — Какое отвратительное зрелище! Но с этим уже ничего не поделаешь, ничего.
— Да ты сам, вроде, тоже не ахти какой красавец, — сказал чей-то голос.
— Пошли, пошли! Пошли! — воскликнул Срезоцвет. — Приободрились! Приободрились! Мы все должны быть просто обуяны веселостью!
Призмкарп, приблизившись к Рощезвону, прошептал ему почти на ухо:
— Мой старый друг, вы, надеюсь, не забыли, что я вам говорил насчет Ирмы? Вам, очевидно, предстоит серьезное
— Я буду следить за каждым своим шагом, — произнес Рощезвон очень медленно, тщательно разделяя слова; на его лице играла хитрая улыбка, значения которой никто не мог разгадать.
Зернашпиль, Заноз и Врод стояли, взявшись за руки. Хотя после смерти их Учителя прошло уже довольно много времени, они все еще испытывали по этому поводу огромную радость; они подмигивали друг другу, похлопывали друг друга по плечам, тыкали друг другу пальцами в ребра, а потом снова хватали друг друга за руки.
Началось движение Профессоров к воротам в ограде вокруг дома Доктора Хламслива. За воротами входящих встречала не зелень сада, а темно-красный гравий, который садовник разровнял граблями. При лунном свете параллельные следы, оставленные граблями, были хорошо видны. Но садовник напрасно старался, ибо в несколько мгновений вся его работа была затоптана ногами Профессоров. От аккуратно вычерченных зубьями грабель следов под шаркающими и притоптывающими ботинками Профессоров ничего не осталось. Отпечатки ног разбежались во всех направлениях, перекрывали друг друга, и от этого казалось, что у некоторых Профессоров ступни длиною в руку от локтя до кончика пальцев; некоторые следы выглядели так, словно кое-кто из Профессоров перемещался с большим трудом, ступая либо на носках, либо на каблуках.
После того как было преодолено узкое место при проходе через ворота, Рощезвон, плывший как белоснежное знамя впереди всех, приблизился к парадной двери дома. И, вскинув свою львиную голову, он уже поднял руку, чтобы дернуть за шнурок звонка. Но прежде чем позвонить, он собирался напомнить Профессорам, что в качестве гостей Ирмы Хламслив они, как он надеется, будут вести себя самым достойным образом и соблюдать такт, приличия и правила этикета, которыми, как он имел возможность не раз отметить, они до сих пор просто пренебрегали. В этот момент дворецкий, выряженный как рождественская хлопушка, широким жестом неожиданно распахнул дверь; судя по всему, дворецкий много практиковался в таком открывании двери. Дверь открылась с поразительной скоростью, но не менее поразительным было вдруг опустившееся на Профессоров гробовое молчание. Воцарившаяся тишина была столь полной, что Рощезвон, продолжавший держать руку в воздухе в тщетной надежде нашарить уже улетевший в сторону шнурок от звонка, совершенно растерялся — и он не мог сообразить, что же такое случилось с его коллегами. Когда человек собирается произнести речь, пусть и весьма скромную, ему хочется, чтобы внимание тех, к кому он обращается, было направлено на него; ему хочется видеть, что все головы повернуты к нему, видеть на лицах живейший интерес; но на этот раз интерес явно не имел к Рощезвону никакого отношения. А такое странное поведение слушателей может смутить кого угодно. Что с ними со всеми случилось? Куда они смотрят? Явно не на него, Главу Школы, а на высокую зеленую дверь за его спиной. Но что особенно интересного может быть в двери? Не рассматривают же они древесный рисунок, который все равно скрыт под слоем краски? И почему один из них даже встал на цыпочки? Чтобы лучше видеть? Но что?
И Рощезвон уже собирался повернуться и посмотреть, что творится у него за спиной, — но не потому, что
— Извините меня, сударь, за то, что я позволил себе некоторую вольность, — вежливо сказал разряженный, сверкающий дворецкий. — Премного извиняюсь. Но вас с большим нетерпением ожидают, сударь, с большим, если мне позволено так выразиться, нетерпением.
— Ну, если так, то тогда конечно.
Это замечание Рощезвона не имело ровно никакого смысла — он просто не нашелся, что сказать.
— А сейчас, сударь, — продолжал дворецкий более громким голосом и с совершенно новым выражением на лице, — с вашего милостивого согласия я проведу вас к ее милости.
Дворецкий сделал шаг в сторону и выкрикнул в темноту:
— Милостивые государи! Прошу вас воспоследовать!
Лихо повернувшись на каблуках, дворецкий пересек вестибюль; пройдя по нескольким коротким коридорам, он привел Рощезвона и всех остальных к лестнице, у подножия которой все остановились.
— Сударь, вы, без сомнения, осведомлены о принятой процедуре, — сказал дворецкий, почтительно кланяясь, — и мне не нужно вам ничего разъяснять.
— Ну, конечно, конечно, друг мой, — ответствовал Глава Школы. — Так в чем заключается эта ваша процедура?
— О сударь! — воскликнул дворецкий — Вы такой шутник. И он начал хихикать — слышать этот звук, исходящий из верхней части рождественской хлопушки, было весьма неприятно.
— Ну, друг мой. я хочу сказать, что существует множество всяких, как вы изволили выразиться, «процедур». Какую именно вы имели в виду? — весело спросил Рощезвон.
— Я имею в виду обычай, согласно которому имена прибывающих гостей объявляются в определенном порядке. Все входят в гостиную по одному. Тут все уже давно установлено, и ничего менять нельзя.
— Это все понятно, друг мой, но каков может быть иной порядок объявления имен, кроме как по старшинству?
— Так оно и есть, сударь, однако принято, чтобы Глава Школы, то есть вы, сударь, замыкали шествие.
— Замыкал?
— Именно так, сударь, в качестве, если мне позволено так выразиться, пастыря, следящего за своими агнцами.
Наступило краткое молчание, во время которого Рощезвон успел сообразить, что ему предстояло быть представленным хозяйке дома последним. А это означало, что он сможет первым начать с ней беседу.
— Ну что ж, прекрасно, — сказал Рощезвон. — Традиции, конечно, следует уважать. Как это все ни смехотворно, я, как вы выразились, буду замыкать шествие. Однако уже поздно, и расставлять всех по возрасту и все такое прочее — уже нет времени. К тому же малолетних среди нас нет. Господа, пора идти. Срезоцвет, если вы будете так добры и перестанете причесываться до того, как откроют дверь в приемную залу, я как несущий за вас ответственность буду вам благодарен. Спасибо.
В этот момент дверь, выходящая на лестницу, открылась, и длинный прямоугольник золотистого света упал на выстроившихся в боевые порядки Профессоров. Вспыхнули алым мантии, и в красных отсветах лица казались призрачными. Простояв несколько секунд на слепящем свету, они почти все одновременно повернулись и, шаркая ногами, передвинулись из освещенной части в затененную. Из полутьмы, окружающей дверной проем, из которого лился яркий свет, выглядывало лицо человека, всматривающегося в сгрудившихся в одну сторону Профессоров.