Горменгаст
Шрифт:
— О, он мой господин! Он... он все что угодно... нет, он — все!
— Но ты пристыдила его, он чувствует себя оскорбленным, его гордость задета. Это так, Ирма?
— Да, да! Ты все это так верно описал! Что мне теперь делать? Что мне теперь делать?
Хламслив, растопырив пальцы, медленно свел руки вместе и коснулся кончиками пальцев одной руки кончиков пальцев другой.
— Моя дорогая Ирма, ты сейчас переживаешь нечто такое, через что, очевидно, должны пройти все, вступающие — или вступившие — в брак. Это называется притиркой. С ним происходит то же самое. Проявляй терпение, мой цветочек. Учись новому принципу общения. Проявляй весь такт,
Ирма встала из кресла и направилась к двери.
— Благодарю тебя, Альфред, — чопорно бросила она и скрылась за дверью. Доктор Хламслив переместился на диван, стоявший у окна. С удивительной легкостью он изгнал из своих мыслей сестру со всем тем, что ее мучило, и вернулся к тем размышлениям, которые она прервала.
А размышлял Доктор Хламслив о Щукволе и о том, как тому удалось добраться до того ключевого положения, которое он сейчас занимал. Вспоминал Доктор и о том, как Щуквол вел себя в качестве пациента. Его сила духа была несравненна, а воля к жизни — поистине неистова. Но больше всего мысли Доктора занимало не это. Он пытался разгадать, что могла означать фраза, вырвавшаяся у Щуквола в то время, когда он еще находился в бреду. Сквозь бессвязные, бессмысленные слова и фразы Щуквол произнес: «А если считать сестер-близнецов, то это будет уже пятеро!» И эти слова услышал Доктор Хламслив, стоявший тогда у постели больного...
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Однажды темным зимним утром Тит и его сестра сидели рядышком на диване у окна одной из трех комнат Фуксии. Окно выходило на южную сторону. Вскоре после смерти няни Шлакк Фуксия переехала из своей комнаты в более привлекательную часть Замка. Поначалу Фуксия возражала против переезда — ей очень не хотелось покидать насиженное место, — однако потом смирилась. Ее новые три комнаты по сравнению с ее старой, запущенной спальней казались-просторными и полными света.
Из окна были видны последние пятна снега, разбросанные по окружающим Замок полям. Фуксия, положив подбородок на руки, а локти на подоконник, следила за струйкой талой воды, которая стекала с крыши близлежащего строения. Струйку серо-стального цвета бросали из стороны в сторону налетавшие порывы ветра. Особо сильные и сердитые порывы сильно отклоняли ее от вертикального падения, разрывали ее, превращая в свинцовые капли, дождем сыпавшиеся вниз в небольшой каменный бассейн, выложенный во дворе у стены. Когда ветер стихал, струйка выравнивалась в вертикальную линию, напоминая канат, натянутый между крышей и бассейном, в котором бурлила и грохотала вода.
Тит, бесцельно листавший страницы книги, лежавшей у него на коленях, отложил ее в сторону и встал с дивана.
— Я так рад, Фукси, что сегодня нет занятий, — сказал он (в последнее время он называл свою сестру «Фукси»). — Если бы не праздник, у нас сегодня после обеда должны были быть уроки Призмкарпа с его гадкой химией и Срезоцвета.
— А
— Точно не знаю. Кажется, что-то связанное с Матерью. День рождения или что-то в этом роде.
— А... — пробормотала Фуксия, а потом после небольшой паузы добавила: — Разве не забавно, что кто-то должен напоминать о таких вещах? Не припомню что-то, чтобы раньше отмечали ее день рождения. Тут все делается как-то не по-человечески.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — отозвался Тит.
— Ничего удивительного, тебе этого еще не понять. Но это не твоя вина, и наверное, тебе даже повезло... Я много читала и знаю, что большинство детей постоянно общается со своими родителями... ну, по крайней мере видят их значительно чаще, чем мы.
— Знаешь, я совсем не помню отца, — сказал Тит.
— А я помню. Но с ним было тоже очень сложно. Я почти никогда с ним не разговаривала. Наверное, он хотел, чтобы я была мальчиком.
— Ну да!
— Да.
— А... а почему?
— Ну, чтобы у него был наследник, который должен был бы стать следующим Герцогом.
— Но есть же я! Так что... ну, наверное, с этим теперь все в порядке!
— Но когда родилась я, он-то не знал, что еще родишься ты! Мне было уже почти четырнадцать лет, когда ты появился на свет.
— Четырнадцать лет?
— Да. И пока ты не родился, он все время сожалел, что я не мальчик.
— Забавно, правда?
— Ничего забавного в этом я не видела и не вижу. Но ты не виноват...
В это время раздался стук в дверь, и вошел посыльный.
— Что вам нужно? — спросила Фуксия.
— Вам устное послание, ваша милость.
— От кого?
— От ее милости Графини, вашей матери. Она желает, чтобы его светлость господин Тит прибыл в ее комнату. Она желает вывести его светлость Тита на прогулку.
Тит и Фуксия в крайнем удивлении уставились на посыльного, а потом друг на друга. Несколько раз они открывали рты, чтобы что-то сказать но, так ничего и не сказав, закрывали их снова. Потом Фуксия снова перевела взгляд на тающий снег, а Тит, сопровождаемый посыльным, вышел из комнаты.
Графиня ожидала их на лестничной площадке. Легким, ленивым кивком головы она дала знак посыльному оставить их одних.
Потом она взглянула на Тита, но при этом, как ни странно, на лице у нее не появилось никакого особого выражения. Казалось, она рассматривает нечто такое, что вызвало ее легкий интерес, сродни тому который испытывает геолог, рассматривающий незнакомый камень, или ботаник, разглядывающий неизвестное ему растение. Выражение на лице Графини не было ни добрым, ни злым. Вернее всего было бы сказать, что у нее не было никакого выражения, словно она просто забыла, что у нее есть лицо, и поэтому не пыталась ничего на нем выразить.
— Я возьму их на прогулку, — сообщила Графиня, отрешенным голосом, прозвучавшим как шум мельничных жерновов.
— Хорошо, мама, — покорно согласился Тит. Он решил, что она собирается взять с собой своих кошек.
По ее широкому челу пробежала тень — слово «мама» озадачило ее, но ведь мальчик имел полное право так называть ее. Или нет?
Необъятные размеры Графини всегда производили на Тита большое впечатление. Складки одежды, свисающие с большой высоты, пляшущие пятна света и тени, все эти монументальные формы вселяли в Тита трепет.