Гормон
Шрифт:
В это время, на манеже, немцам надоело ждать, и они, разбив замок на черном сундуке, открыли его. В зале неожиданно образовалась тишина. Даже самые буйные и пьяные немцы вмиг протрезвели. В сундуке лежало мертвое тело немецкого офицера, того самого, который, как они все видели, вышел из-под вуали пять минут назад. На его лбу было написано по-немецки кровью: «Смерть фашизму!». В этот момент, из-за кулис вышел карлик с пистолетом в руке. Солдаты тут же открыли огонь по нему. Тело Карла было буквально изрешечено пулями, он так и не успел произвести ни единого выстрела.
В зал цирка вошел немецкий офицер в форме капитана СС. Позади него
— Позвольте мне похоронить тела.
— Хорошо, — сухо сказал капитан СС. — У вас будет такая возможность.
— Всех отвести в жандармерию, — приказал сержант своим подчиненным.
— Сержант, — неожиданно сказал капитан, — возьмите этого, — он указал на Алексея, — и еще нескольких своих ребят и вывезите тела артистов за пределы города, на кладбище. Там закопайте.
— Будет исполнено, — произнес сержант.
Вечером, тела погибших артистов погрузили на цирковую телегу и вывезли за пределы города. Двое жандармов и Алексей выгрузили тела у кладбища.
— Копай здесь, вот лопата. Всех в одну яму, — приказал Алексею один из жандармов.
Жандармы отошли в сторону и начали курить сигареты. Алексей выкопал одну большую яму, и стал перетаскивать тела погибших товарищей. Последним он перетащил тело Карла. Взяв лопату, он начал засыпать тела землей, как вдруг ему показалось, что кто-то пошевельнулся в братской могиле. Он тут же спустился в яму и увидел, как рука Карла слегка двинулась.
— Не может быть. Ты жив? — тихо произнес Алексей, так, чтобы не услышали жандармы.
Он дотронулся до руки Карла, чтобы прочувствовать его пульс. К его изумлению и огорчению, пульс карлика не прослушивался.
— Я ошибся. Извини. Наверное, у меня галлюцинации, — шепотом сказал сам себе Алексей. — Это был твой последний фокус, приятель.
Он встал на ноги и продолжил закапывать могилу. И вдруг, ему опять показалось, что рука Карла шевельнулась. Он протер глаза и опять посмотрел, затем спустился вниз и уставился взглядом на руку, непрерывно глядя на нее. Пересилив себя, он взял холодную ладонь карлика в свою кисть и сжал ее.
— Последний раз я жму твою руку, — произнес Алексей. — Ты ведь не успел попрощаться со мной.
Вдруг, он почувствовал, как кисть Карла начала сжимать его руку.
— О боже, — Алексей не верил своим глазам, его сердце забилось сильней, по спине пробежала холодная волна. — Ты все-таки жив, чертяка.
Рука Карла сжала руку Алексея еще сильнее. Алексей хотел освободиться и вытащить Карла из-под земли, но, похоже, что рука не хотела отпускать его. Через мгновение, рука карлика так сильно сжала руку Алексея, что он почувствовал сильную боль. Он попытался освободиться, но не смог. Железная хватка руки карлика не отпускала его. Наконец, рука сжала его кисть так сильно, что Алексей от шоковой боли потерял сознание, и он упал на тела погибших товарищей. Рука карлика пульсировала ярко синим светом.
Когда Алексей пришел в сознание, то он находился в тюрьме жандармерии. Склонившись над ним, плакала Ирина.
— Он, кажется, приходит в себя, — произнесла Ирина, в
Алексей приоткрыл глаза и слегка приподнялся.
— Немного спина болит и нога, — сказал Алексей. — Моя кисть…
Его кисть покрылась одним большим синяком, и жутко ныла. Он поднял голову и увидел Виталия, лежащего на койке.
— Как ты? — спросил Алексей.
— Со мной все в порядке, — ответила Ирина.
— А, как Виталий? — спросил Алексей.
— У него ранены конечности. Кровь прекратила течь. К нам приходил доктор и осмотрел всех, — сказала Ирина.
— Что теперь с нами будет? — спросил Алексей.
— Я не знаю, — сказала Ирина. — Завтра допрос. Приехал какой-то гестаповец. Он будет вести наше дело.
— А на счет Тарасова и Сивцова, что-то известно? — спросил Алексей.
— Пока нет, — ответила Ирина.
— Я слышал… — произнес Виталий.
— О, Виталий. Как ты? — спросил Алексей.
— Так, ничего. Не смертельно. Врач осматривал, и сказал, что завтра будет вынимать пули. А пока что, придется поносить их в собственном теле.
— Почему завтра? — удивился Алексей. — Сволочи!
— Тише, тише, — сказала Ирина.
— Наверное, — начал Виталий, — они решают: расстрелять нас или пака нет.
— Ясно. Подонки! — сказал с ненавистью Алексей.
Ночью, когда мрак опустился на городок, а зловещая тишина окутала холодные стены тюрьмы, Алексею не спалось. Он встал с койки и нетвердым шагом подошел к маленькому окну, из которого едва падал свет от уличных фонарей. Ирина что-то произнесла во сне. Он подошел к ней и укрыл ее своей курткой. Руками он случайно нащупал что-то твердое в куртке. Он начал вынимать из подкладки куртки этот предмет. Вытащив его, он подошел к окну и посмотрел на него. В его руках был маленький блокнотик. Тут он начал вспоминать, как этот блокнот передал ему Карл. «Бедняга карл», — подумал Алексей.
Он открыл блокнот и в призрачном свете увидел страницы, на которых был написан текст крошечным почерком. Это было похоже на дневник. Текст был написан на русском языке. Алексей склонился у окна, и начал читать с первой страницы.
«Решил вести дневник. Так, я буду не один, что бы остаться в здравом рассудке. Тут в колонии многие с ума сходят, и каждый по-своему.
В колонию, далеко на север от цивилизации, меня отправили за мои преступления в обществе. Здесь, на морозе минус сорок градусов, я вместе с другими заключенными рублю сосны, которые потом отвозят на лесопилки. Наверное, я заслужил это наказание. Жаль. Мне искренне жаль, что так обернулась ко мне моя судьба. А ведь я стройный, высокого роста, сильный мужчина. Моему телу мог бы позавидовать Геракл. Мне нет еще и тридцати лет. Я мог бы стать известным человеком в обществе. Мне всегда нравились циркачи, их жизнь, полная приключений. Я чем-то похож на них. Многие из них в прошлом спортсмены, как и я. Борьбой я занимался еще с детства. Но, увы, судьба горько обошлась со мной. Мои родители погибли, и мне пришлось стать беспризорником. А, когда я стал взрослым, то вступил в банду, мне тогда и шестнадцати не было. Своего отца я не помню. О нем у меня остались смутные воспоминания из раннего детства. Мать смотрела меня одна. Тяжело ей было. Трудилась она на двух работах. Меня смотрела в основном бабушка. А в годы голода, однажды моя мать ушла и не вернулась. Бабушка умерла через несколько месяцев от болезни. Я стал бродяжничать, тогда мне уже исполнилось шесть лет.