Город Антонеску. Книга 1
Шрифт:
Ворота Тюрьмы раскрылись, и мы все вместе потихонечку начали в них входить. И тут папа обнял меня, повернул мою голову и прижал ее к своему боку. Так же, как он это сделал вчера по дороге в школу, когда мы проходили через Новый базар, где люди висели на карусели, на которой я раньше всегда каталась, когда приходила с бабушкой за черешнями.
«Не смотри туда, не смотри», – зашептал папа.
А мне туда и смотреть было нечего, я и так уже все видела.
И ничего там такого интересного не было. Просто стенка. Грязная стенка. И стекает по ней что-то черное. И люди валяются. Целая куча. И солдаты.
Но папа все прижимает мою голову к своему боку и наклоняет ее вниз, и я вижу плиточки, по которым мы идем. Красивые такие, серенькие. Хорошо бы на них попрыгать, в классики поиграть!
Но тут двор кончился, и мы вошли в Тюрьму. Огромная она такая, высоченная и круглая-круглая. И похожа она, прямо очень похожа на мой любимый Цирк на Садовой, где так вкусно пахнет лошадками, наверху летают акробатики, а внизу, на «круге», который называется «манеж», кувыркаются клоуны.
Здесь тоже чем-то сильно пахнет и лестницы железные до самого потолка, как трапеции, только нет акробатиков, а на «круге», вместо клоунов, – люди и дети. Сидят и лежат на полу на всяких тряпках и без тряпок, и жижа какая-то течет.
Мы, наверное, по улицам все-таки медленно бежали, потому что в Тюрьму опоздали. И теперь нам даже сесть негде.
Но тут вдруг в углу под лестницей мы увидели бабушку Иду. Она сидела, как все, на полу, на своем расстеленном пальто, и мы сначала ее не узнали, потому что там было темно и потому что она вся была какая-то растрепанная, и даже лицо и руки у нее были грязные. А сама всегда раньше на меня орала: «Руки, руки, немедленно мыть руки!»
Но теперь мы все, конечно, обрадовались, залезли тоже под лестницу и очень удобно устроились на бабушкином пальто, и Тася даже дала мне один сухарик из ее мешочка. Бабушка тоже, конечно, обрадовалась и сразу стала плакать и верещать: оч-ч-ень не нравится ей в этой тюрьме, она в ней совершенно сидеть не может, потому что она в ней никогда не сидела и шпионкой тоже никогда не была, никакой шпионкой не была – ни японской, как Тася, ни греческой, как моя другая бабушка Лиза. И еще, и еще…
Тася стала ее успокаивать и сказала, что выведет ее из тюрьмы.
«Ты не сможешь», – плакала бабушка Ида.
«Смогу!» – «Не сможешь!» – «Вот увидишь – смогу».
И правда, она смогла. Только это получилось потом.
Уже наступил вечер, когда Тася взяла бабушку за руку и быстро пошла с ней к воротам. «Я скоро вернусь», – сказала она папе.
Мы с папой долго смотрели им вслед из открытых дверей и видели, как Тася подошла к солдату, охранявшему ворота, что-то сказала ему и что-то такое дала ему.
А потом они с Идой – высокая прямая Тася впереди и маленькая сгорбленная Ида близко-близко за ее спиной – прошли через ворота и ушли совсем…
А мы с папой и с Куклой с чернильным носом остались в Тюрьме, в темном углу под лестницей, где лежало на полу бабушкино пальто. Без Таси нам было немножко страшно. И папа уговаривал меня не бояться, а я старалась уговорить Куклу.
Но Тася действительно вернулась – то ли ночью, то ли на следующее утро. Утром ей обязательно нужно было быть в Тюрьме, потому что по утрам всех мужчин, таких как мой папа, забирали на работу.
Солдаты стояли у самой двери и на «круг» не заходили. Боялись, наверное,
Стояли у двери, тыкали пальцем во всех мужчин, которые попадались им на глаза, и кричали: «Ту! Ту! Ту!» – «Ты! Ты! Ты!»
И все, в кого они тыкали, должны были выходить во двор и строиться, как пионеры. На папу они не могли тыкнуть, потому что они его не видели. Мой папа все это время, пока они тыкали, лежал в углу под лестницей, накрытый всякими вещами, а мы с Тасей и с Куклой сидели у него на спине.
Когда солдаты уводили всех, на кого они тыкнули, папа вылезал из-под вещей, но из угла не высовывался.
Тася ему не разрешала, потому что те, которые уходили, обратно не возвращались.
«Они остаются на работе, – объясняла мне Тася. – Сиди тихо. Ты же не хочешь, чтобы твой папа остался на работе…»
Я сидела тихо.
Действие второе: «Концерт на Маразлиевской»
…куда ни кинешь глазом, кругом виселицы… наш город представляет собой страшное зрелище: город повешенных…
Румыны в шоке
Оглушительный взрыв потряс город.
Это взлетело на воздух здание НКВД на Маразлиевской, где в эти дни помещалась румынская Военная комендатура и штаб 10-й пехотной дивизии 4-й румынской армии.
Центр здания и правое крыло были полностью разрушены.
Под развалинами были погребены многие офицеры штаба и среди них военный комендант Одессы – командующий 10-й пехотной дивизией генерал Ион Глогоджану.
Румыны в шоке…
Стало как-то быстро темнеть, и сгущавшаяся темнота только усилила хаос и панику.
Около восьми часов вечера из развалин выбрался окровавленный заместитель командующего – генерал-майор Трестиореану. Оказавшись старшим по званию, он взял на себя обязанности военного коменданта и в первую очередь направил телеграмму командующему 4-й армией генералу Иосифу Якобичу [5] .
В этой исторической телеграмме он сообщал о взрыве комендатуры и тех карательных мерах, которые собирается применить к виновникам взрыва… жидам и коммунистам.
5
Мatatias Carp. Cartea Neagra, 1940–1944 / Societatea Nationala de editura. Bucuresti, 1947.
ИЗ ТЕЛЕГРАММЫ ТРЕСТИОРЕАНУ
22 октября 1941 г., 20 часов 40 минут
До настоящего времени генерал Глогоджану не найден. Видимо, находится под развалинами. Количество погибших и раненых невозможно определить…
Принял меры, чтобы повесить на площадях Одессы жидов и коммунистов.
Зам. командующего «ГУРУН», генерал Трестиореану