Город Антонеску. Книга 1
Шрифт:
[Выделено нами. – Авт.]
«Меры», которые собирается применить Трестиореану, вызывают недоумение.
После взрыва прошло всего три часа.
Еще не развеялся дым, не осела пыль, не остыли камни.
Еще не замолкли крики заваленных обломками людей.
Военный комендант города не найден.
Число убитых и раненых неизвестно.
Сам Трестиореану чудом остался в живых.
Паника, хаос…
А генерал, едва приняв на себя обязанности военного коменданта, уже собирается повесить на площадях Одессы жидов и коммунистов?!
Ну, «коммунистов» – это можно еще
Но почему евреи?
Почему, прежде всего, евреи?
Что знал и чего не знал генерал Трестиореану?
У генерала, конечно, было «особое» отношение к евреям – ведь именно он отвечал за «очистку» города и именно ему 20 октября был представлен доклад о числе загнанных в Тюремный замок женщин и детей.
Но вот что касается взрыва, то не мог он не знать, что евреи как раз к этому взрыву не причастны. И, более того, румынское командование изначально опасалось, что здание НКВД заминировано, и прежде, чем занять его, провело тщательную проверку. Так, за четыре дня до взрыва, 18 октября 1941-го, здание проверяли саперы 11-й германской армии, а на следующий день, 19 октября, саперы 4-й румынской армии. И только после всех этих проверок, 20 октября, штаб 10-й пехотной дивизии перебрался из Тюремного замка, где поначалу расположился, на Маразлиевскую.
Но и на этом дело не кончилось. За день до взрыва, 21 октября, в комендатуру явилась некая Людмила Петрова и сообщила, что здание заминировано и что в закладке мин принимал участие ее сын – электрик по профессии. Эта невероятная история стала известна со слов нового градоначальника Одессы – примаря Германа Пыньти [6] .
Герман Пыньтя, хитроватый бессарабец, юность свою провел в Одессе, учился здесь в царские времена в Новороссийском университете и, можно сказать, по-своему любил этот город.
6
Ancel Jean. Transnistria. Bucuresti, ATLAS, 1998.
Получив пост примаря, Пыньтя был несказанно горд. Он уже видел себя в когорте бессмертных, служивших Одессе и украсивших ее своими памятниками.
Дюк де Ришелье, граф Воронцов и… Герман Пыньтя.
Полный великих планов, 18 октября 1941 года Пыньтя прибыл в Одессу и сразу же обратился к жителям с призывом восстановить разрушенный войной город и возродить его былую славу: «Твердо веря, что наш призыв будет услышан и правильно понят, мы вместе с вами приступаем к тяжелому восстановительному труду. С Богом вперед!» [ «Одесская газета» № 1, 26 октября 1941-го.]
Все так прекрасно складывалось, и тут – этот взрыв!
Пыньтя нервничает, боится ответственности и направляет в Бухарест личное письмо маршалу Антонеску, в котором пытается на всякий случай возложить вину за случившееся на погибшего военного коменданта Глогоджану.
ИЗ ПИСЬМА ПЫНЬТИ
«21 октября в 11 часов, когда нижеподписавшийся находился в кабинете г-на генерала Глогоджану, сюда вошла русская женщина, которая заявила, что органы НКВД, при уходе, заминировали здание, чтобы в нужный момент взорвать…
Нижеподписавшийся
Господин генерал поблагодарил женщину и приказал полковнику Ионеску Ману принять меры по новой проверке здания.
На второй день, 22 октября, генерал сказал мне, что здание снова проверили и никакой опасности нет. Но я все же просил его поменять помещение…»
Пыньтя якобы просил Глогоджану «поменять помещение».
Но тот не внял его совету – уж очень комфортно, видимо, было генералу в этом… Доме на Маразлиевской…
Дом на Маразлиевской
Просто – Дом на Маразлиевской.
Так называли это здание одесситы и много лет обходили десятой дорогой.
Дом на Маразлиевской пользовался дурной славой: тысячи нашли здесь свою смерть да и похоронены… зарыты!.. здесь же, во внутреннем дворике.
Дома как люди – у каждого своя судьба.
Дом на Маразлиевской родился в 1909-м и, как указывали справочники, считался одним из самых красивых и фешенебельных жилых домов Одессы. Хозяйкой его была некая баронесса Луиза фон Гойнинген-Гюне, а обитателями – семьи богатых одесских негоциантов и заводчиков. Их привлекала близость дома к Александровскому парку, пленял украшенный витиеватыми башенками фасад, соблазняли огромные восьмикомнатные квартиры. Дом гордился своим засаженным цветами внутренним двориком, конюшнями для собственных лошадей и… редкость по тем временам!.. гаражом для собственных – первых в Одессе – авто.
В те давние времена по утрам на зеленых газонах дворика нарядные дети в матросских костюмчиках играли в серсо, а по вечерам огромные фонари освещали парадный подъезд и лакированные ландо, ожидавшие расфуфыренных дам, чтобы везти их в Оперу.
Но грянул грозный 1920-й, и судьба Дома на Маразлиевской сделала крутой поворот: 7 февраля по обледенелой брусчатке мостовых процокала конница Гришки Котовского – в Одессу пришли красные.
И сразу исчезли, словно их и не было, нарядные дети в матросских костюмчиках, слиняли лакированные ландо и растаяли расфуфыренные дамы.
Баронесса фон Гойнинген-Гюн, к счастью для нее, вовремя отчалила в Болгарию, а в Дом на Маразлиевской пришли новые хозяева. Уютные гостиные превратились в комнаты для допросов, вольтеровские кресла сменились колченогими стульями, а инкрустированные слоновой костью ломберные столики – обшарпанными канцелярскими столами. Обои на стенах покрылись пятнами, а дорогие картины одесских художников – Костанди, Буковецкого, Нилуса – уступили место революционным плакатам, на которых мускулистые рабочие кололи штыками зеленых, похожих на жаб, буржуев.
Разбились огромные фонари, освещавшие по вечерам парадный подъезд, а вместо лакированных ландо у подъезда заняли пост чекисты в черных кожаных тужурках.
Новым хозяином Дома на Маразлиевской стала Губернская Чрезвычайная комиссия – ГУБЧЕКА, или, как назвали ее в Одессе, Чрезвычайка.
И началось, и пошло и поехало…
Говорят, что одесская Чрезвычайка была самой зверской в стране. Каждый день на стенах домов и на круглых афишных тумбах появлялись приказы об обязательной регистрации бывших белых офицеров, бывших фабрикантов, бывших купцов, бывших домовладельцев. Каждый день по городу шли облавы, обыски, аресты. Каждый день особые отряды отбирали у жителей «излишки» – по новым большевистским законам каждый гражданин Страны Советов имел право на один костюм, одну пару ботинок и три пары кальсон.