Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
Бобров еще раз повторил весь разговор с председателем, подчеркнув его двойственное отношение к делу.
– Не поймешь, в теорию какую-то пустился, – закончил он.
– Теория? Это не хорошо, если теория – труднее всего с теории человека сбить. А мы его на практическую линию должны поставить. Только тут надо наверняка бить, иначе все дело проиграем. Напрасно вы вроде как с депутацией пришли. Ну что он мог депутации сказать? Ничего. К нему неофициально подойти надо, за бутылочкой, может быть, потолковать, он, кажется, потребляет.
– Лет на десять опоздали! До него теперь рукой не достанешь.
– Эка ты, не
Бобров не прикоснулся к водке, а Галактион Анемподистович с удовольствием опрокинул еще одну и сделался от этого еще более разговорчивым, чем до сих пор, и не то, чтобы пьяным, пьянели у него только глаза, сколько рыхлим и словно бы насквозь пропитывался тихим полубеззвучным смехом.
– А удочка-то есть – клюнет… Дело-то до чего простое. Только вы уж пожалуйста в сем разе не подкузьмите. Через женщину, понимаете, надо действовать. Это и в старое время помогало, и теперь поможет… И женщина такая есть – вам везет…
Галактион Анемподистович шутливо погрозил Боброву и плутовато улыбнулся.
– Только смотрите, чтобы не подвести. На вас такие надежды, – а вы вдруг – импотент…
Бобров покраснел.
– Гадко это, Галактион Анемподистович. Нельзя ли как-нибудь прямо…
– Прямо только вороны летают. Успеете еще по прямым путям находиться – сделаем маленький поворотик, а потом опять прямо… хе-хе.
– Но все-таки, – не унимался Бобров, – дело большое, общественное, и вдруг…
– И совсем не вдруг, а после основательного обсуждения… Да-с. Вы, как передовой человек, понимать сами должны. Это в вас, как теперь говорят, старая закваска… Буржуазная мораль…
– Пролетарская мораль выше буржуазной, – возразил Бобров.
– То-то же выше. Для торжества рабочего класса кровь проливать можно. Ну, отвечайте, братскую что ли кровь можно?
– Конечно можно.
– А совесть свою боитесь запятнать. Она у нас чистенькая должна остаться? Не-ет! Или вы в дело не верите, или… Да что говорить!..
Галактион Анемподистович махнул рукой и замолчал.
Бобров тоже призадумался. Те вопросы, которые вдруг поставил перед ним Галактион Анемподистович, никогда не приходили ему в голову, а тем более их надо было решить сейчас же, теперь.
– Два человека в каждом живут. Может быть и не два, а больше, только уж возьмем для примера два. Один в кабинете у себя бумажки подписывает, а другой в домашней обстановочке, у эдакой интересной женщины чаек распивает… Тут-то его и хватай. Никакие теории не спасут. И женщина-то такая имеется, вам везет… – Как ее зовут-то, забыл…
– Муся, – вспомнил Бобров.
И то, что в теории, да особенно в изложении Галактиона Анемподистовича казалось и гадким и страшным, – на практике обертывалось в легкое и вовсе уж не такое гадкое дело. Почему не встретиться, наконец, с Мусей?
– Неважно, как ее зовут – не удалось вспомнить архитектору, – только действовать надо, начинайте.
Голос архитектора принял суровый и грубоватый оттенок.
– Что, поняли? То-то же. В прежнее время перед таким делом молебен бы отслужили, а теперь давайте еще одну. Не хотите? Сорокаградусной-то. Вот был великий момент – разрешение вина и елея. Помните? Три дня праздновали – и было из-за чего.
Уходил Бобров
– Не оступитесь. Лестница-то крутая – можно и голову сломить.
Боброву почудилось, что этой простой фразе архитектор придает скрытый таинственный смысл.
VIII
О, эти встречи мимолетные.
В канцелярии губземотдела произошло то событие, которое определило судьбу Боброва и судьбу того дела, которого исполнителем являлся наш герой. Событие это перевернуло все карты, сделав, казалось бы, трудное – простым и легким, казалось бы недостижимое – доступным и близким.
Бобров стоял у секретарского стола, добиваясь необходимой ему справки, и ничего не добившись опустил голову, как человек не знающий, что делать, и ищущий выхода из создавшегося положения. Речи архитектора по здравом рассуждении человека, из головы которого вылетел весь вчерашний хмель, казались не более, как шуткой, а если и серьезным выходом из положения, то выходом невероятным. Как он придет, что он скажет? Что скажет она? Может быть, только посмеется над его наивностью…
Тогда, что же остается? Бросить все предприятие, на которое ушло столько сил, с которым связано столько надежд, отступить перед препятствиями и выждать другого, более благоприятного, момента? Юрий Степанович похож был на полководца, не рассчитавшего своих сил и думающего о том – принять ли битву сейчас, или безопаснее и вернее будет отступить, чтобы сохранить свою армию.
И вот покамест он так стоял и размышлял – открылась дверь, секретарь взволнованный встал со стула, все зашевелились, задвигались, вытягивая шеи из-за столов, конторщики и делопроизводители – и обернувшись, Бобров увидел невысокую женщину с простым или, пожалуй, простоватым лицом, очень скромно одетую, но в то же время излучающую непреодолимое и даже не женственное очарование. Она шла по канцелярии, как, вероятно, королевы идут на коронацию, и следовавший за ней паж – иначе нельзя было назвать безусого юнца, ее сопровождавшего, нес за ней невидимый шлейф ее платья.
Легкий, подобный вздоху шёпот – тотчас же умолкший, – и тот же самый секретарь, который разговаривал с Бобровым, небрежно развалясь и не выпуская изо рта папиросы, – тот же самый секретарь привстал и пошел навстречу женщине. Бобров смотрел на нее во все глаза, но в этих глазах не было восхищения – и может ли вызвать восхищение женщина, вовсе не похожая на греческих богинь, а может быть, даже совсем некрасивая – были у нее и такие минуты. Он смотрел на нее скорее с недоумением. Неужели это она – простенькая, со вздернутым, покрытым веснушками носом, маленькая женщина, сумела добиться того, что ее все знают, все уважают, о ней все говорят? И он удивлялся отнюдь не тому, что она могла увлечь малообразованного и грубоватого парня, каким: в сущности был председатель губисполкома, если отвлечься от его революционных и военных заслуг: это могла сделать любая горничная, при помощи заимствованных от «господ» деликатных манер и уменья хороню одеваться. Его удивляло другое – как она сумела удержаться на высоте, не поскользнуться, не упасть и остаться, несмотря на все разговоры и слухи, такой же простой и такой же обыкновенной.