Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
Кожаная куртка волнуется.
– Черти, осторожнее. Так ведь сломать можно.
Напряженное общее усилие – автомобиль легко взлетает вверх.
– Ставь подпорку. Да торопись! Чего ты боишься-то, чёрт!
Сухой треск – двое нижних отскакивают, сшибая друг друга – а машина снова летит в овраг.
– Эх, не выдержала. Молода, во Саксони не была.
Одно из бревен беспомощно повисло над оврагом. Автомобиль уперся одним боком в грязь, другим повис на веревке.
– Сломали, дьяволы, – ругался человек в кожаной куртке – шофёр провалившегося на мосту автомобиля. – Не можете, так не брались бы.
– Я говорю – тут машину бы надо, – объяснял мужик с серой бородой. – Этакие машины бывают – так
– Пошел бы Андрюха за помощью!
Парень с засученными рукавами, к которому относилось имя Андрюхи, ушел, остальные расселись на берегу оврага и закурили.
– Да, – продолжал философствовать серобородый мужик:
– как это говорится: теперь у нас дороги плохи, мосты забытые гниют.
– А ты что это – стихами, – заметил шофёр, иронически оглядывая мужика.
Тот не счел нужным отвечать – за него ответил другой мужик – тощий, рыжий и в довершение неказистости – рябой.
– Он у нас и не такие стихи умеет. В рифму…
И подмигнул принявшему с достоинством похвалу философу.
– Вытащили? Скоро вы?
Это говорит вышедший из леса молодой человек в городском, претендующем на щегольство, костюме, при первом взгляде на которого мы с вами сразу узнали бы Юрия Степановича Боброва.
– За помощью пошли, – ответил рябой мужик.
Пока мужики тщетно пытались вытащить из оврага злополучную машину, Юрии Степанович то прятался в лес, то топтался на берегу оврага, выражая явное нетерпение. Видимо, задержка эта не входила в его планы: выехав только затем, чтобы осмотреть снова пустырь, где в недалеком будущем должен был расположиться новый городок, вздумал он заодно проехаться и на Слуховщину, взглянуть на знаменитый лес, который уже решено было, принципиально пока, отдать в распоряжение строителей. Как он представлял себе эту поездку? Полчаса туда, полчаса обратно – час-два на осмотр – и вечером дома. Разве мог он предполагать, что всего в десяти верстах от города творятся странные и непонятные для человека, привыкшего к городской культуре, вещи. Разве мог он предполагать, читая написанные сто лет тому строки, только-что скороговоркой процитированные бородатым философом, что за сто лет наши дороги мало в чем изменились, разве только мосты успели прогнить еще основательнее и не выдерживали уже такого легкого экипажа, как фордовский автомобиль.
– Далеко до Слуховки? – спросил он.
– Где ж далеко. Рукой подать, – ответил философ – как деревню пройдешь, так на полверсте и волость: вам небось в волость надо? А не то ко мне зайдите, каждая душа укажет, где я живу. Спросите только, где Михалок живет, – это я Михалок и буду. Баба самоварчик поставила бы.
Юрий Степанович поспешил поблагодарить Михалка за приглашение, перебрался через овраг, почистил слегка запачканные при катастрофе брюки и медленно, выбирая места по суше, пошел по дороге, заросшей по сторонам полным фантастических красок увядания кустарником.
– Начальство что ли, – спросил Михалок, показывая глазами на удалявшегося Боброва.
– Какое там начальство – шантрапа, – отозвался шофёр.
Видно было, что Юрий Степанович еще не успел заслужить уважения своего шофёра.
– Тоже в прошлом году, – рассказывал рябой мужик, – приехал один такой и застрял. Подводу пришлось нанимать и для него и для машины… У нас тут всегда так…
– А вы бы починили мост, – резонно возразил шофёр.
Михалок сплюнул цыгарку, втоптал ее в землю.
– А на кой чинить? Мы на машинах не ездим!
– Так ведь и телега провалиться может.
– А на кой нам через этот мост ездить. Барский мост – а теперь по нем только комиссары ездят. А мы стороной объезжаем – способнее…
Спорить не приходилось.
Скоро пришла подмога – пятеро мужиков во главе с Андрюхой:
– Ну и машина. Некуда постромки привязать.
– Захватывал! за колеса-то! И-но!
Лошади тужились, увязая по колено в грязи, люди кричали, ругались, покряхтывали с неизменным:
– Эх, наддай!
Трещали гнилые бревна и доски, от неловких поворотов дребезжал автомобиль.
– Эх, еще разик. Еще раз. Ух-нем!..
Лошади рванули и вышли на ровное место.
Вслед за ними выползла и машина, неловко переваливаясь по неровной дороге. Вид у нее был достаточно жалок – разбитые стекла, помятый верх, порванная шина. Мужики вытирали пот, свертывали цыгарки.
– В волость что ли везти? Запрягай. Там у нас кузница есть.
– Одно колесо – пустяки, – рассуждали они дорогой. – А вон в прошлом годе всю машину, словно разжевал кто. В лепешку.
– В прошлом-то годе и самого в больницу отвезли. А нынче что.
– И зачем они только ездиют, – рассуждал рябой, – я бы на их месте – ни в жисть. И зачем они только ездиют…
Велика, и многообразна, и многоязычна матушка наша республика. Пять верст – десять верст – а о двадцати верстах и говорить не приходится, и вот уже иные люди, иные правы, иные обычаи. Я не говорю здесь о какой-нибудь там мордве или черемисах или кареле – я говорю только о тех, кого окрестили общим наименованием русского или точнее – великорусса.
Взять хотя бы столь мало удаленный от города район, куда судьба забросила нашего героя – и вы уже не в России – это другая страна, здесь другой народ. Вы – на Слуховщине.
Скажете, что нет такой страны, что нет такого народа, – приезжайте и убедитесь. Вы скажете, – это русские? Спросите у любой бабы, русская она или нет, – и она вам ответит:
– Не… Мы – слуховщинцы. А русские там живут – за лесом. Вот эту деревню пройдешь – там и будут русские.
Слуховщинцы от русских не отличаются языком – может быть, осталось от давних времен некоторое смягчение задненебных; может быть, иногда тот самый звук, который в прежней грамматике обозначался буквой ять, они выговаривают как «и»; может быть, несколько смягчают и наши твердые знаки – но эти отличия не имеют существенного характера. Они мало отличаются и бытом, разве что больше других сохранили приверженность к старине и обладают большим достатком. Если спросить русского, ткут ли его бабы полотно – получишь ответ:
– А на что нам? Теперь только на Слуховщине и ткут.
На Слуховщине держат больше коров, на Слуховщине строят более основательные по крепости и более обширные избы, на Слуховщине, наконец – и это самое главнее – все плотники, или столяры, или маляры. От них занялись этими ремеслами и жители окрестных «русских» деревень, но куда им в искусстве до слуховщинцев!
Конечно, герой наш не мог заметить столь тонких особенностей края. Да и как он мог заметить эти особенности, если любая деревня показалась бы ему новым царством, новой страной. Он равнодушно шел между двумя порядками высоких из восьмивершкового леса строенных изб, не обращая внимания ни на мальчишек в изумлении останавливающихся посреди дороги, ни на баб и молодок, любопытствующих посмотреть городского гостя, ни на те немногочисленные признаки, которыми эта пореволюционная деревня отличалась от дореволюционной. Он не заметил невзрачной вывески – «изба-читальня», ни запертой на замок лавочки «слуховского потребительского общества», ни избы, на воротах которой начерчено было мелом одно только слово: «комсомол». Он шел через деревню в указанном Михалком направлении и, дойдя до двухэтажного дома с зеленой крышей, где помещался волисполком, поднялся во второй этаж; увидев там за изрезанными ножами столом двух Мальцев, записывающих в толстые исходящие и входящие книги, сразу почувствовал себя в родной обстановке.