Город-фронт
Шрифт:
— Самую малость, товарищ генерал. Командующий обещал расстрелять, если к утру шестая дивизия не будет на Окружной дороге. Поедемте. В вашем штабе, видимо, некому было заняться таким мелким делом, как вывод дивизии на рубеж. А ведь схема находится в армии!
Не серчай, инженер! — широко улыбнулся командарм, знавший, кажется, характер Жукова. — Тебе еще повезло. Нас с членом Военного совета армии за то же самое Г еоргий Константинович повесить обещался. Мы уже собирались ехать, да ты пришел. Решили обождать, знали, что у командующего не задержишься.
От
К утру 6-я дивизия народного ополчения благополучно заняла последний перед городом рубеж.
К исходу дня 17 сентября районные тройки получили взрывчатку для уничтожения важнейших объектов, если крупные силы противника ворвутся в город. Всему командно-политическому составу войск 42-й и 55-й армий
объявили приказ, что отход с рубежа Урицк — Пулково — Шушары —
Колпино будет рассматриваться как тягчайшее преступление перед Родиной.
21-я дивизия НКВД выбила немцев из Урицка. За последние тридцать шесть часов этот многострадальный, объятый пламенем город второй раз переходил из рук в руки.
Командующий фронтом требует продолжать контратаки. На 18 сентября он обязал командование 8~й армии вернуть поселок Володарского и нанести удар в направлении Красного Села. 55-й армии приказано выбить немцев из Слуцка и из Пушкинского парка. 42-я армия должна развивать свой успех в районе Урицка и в то же время удерживать центр пулковской позиции у самой обсерватории.
Но вечером выяснилось, что слово «успех» менее всего подходило для оценки истинного положения. Из штаба 42-й армии неуверенно доложили: по всей вероятности, город Урицк опять занят противником.
А. А. Кузнецов предложил мне съездить вместе с ним в 21-ю дивизию НКВД. Тронулись в путь уже поздно ночью. В молчании пересекаем темную громаду города, раскинувшегося на двести квадратных километров. Под неверным светом синих фар проспекты кажутся тупиками, а углы зданий и перекрестки улиц совсем стушевываются, теряют привычные очертания. Это впечатление усиливается еще сырой промозглой погодой.
В каждом доме тишина, каждое окно затемнено, но мы знаем, что спят сейчас, может быть, только дети. Взрослые — это и гарнизон осажденной крепости и одновременно охрана своей семьи, своего дома. На крышах и чердаках, в подъездах, во дворах дежурят тысячи людей.
Совсем недавно закончилась очередная бомбежка. Еще видны справа и слева багровые отсветы.
Все чаще путь нам преграждают рабочие патрули у проездов через баррикады. Не остановишься — хлопнет предупредительный выстрел. На улице Стачек и за Нарвскими воротами — последняя проверка, а за трамвайным парком Котлярова мы идем пешколг. Где-то совсем близко слышны минометные разрывы. Догорают сброшенные с дороги две грузовые машины. Тут же скелеты сгоревших трамваев, паутина порванных проводов. Отсюда идут солдатские тропы к Шереметьевскому парку. Там — ружейно-пулеметная перестрелка, а с Морского канала доносится
Командира дивизии полковника М.Д. Папченко разыскали в землянке на НП 14го полка.
Уточнение обстановки не представляло трудностей: мы находились перед самым Урицком. Город был занят немцами, там хорошо просматривались несколько очагов пожара.
Командир дивизии — в красноармейской стеганке и стальной каске, с автоматом на шее. Видимо, тоже недавно пришел в эту землянку. Слишком рослый для нее, он стоит, почти упираясь головой в потолок, у стола с коптящей керосиновой лампой. Перед ним котелок с недоеденной кашей и лист карты, испещренный красным и синим карандашами. В углу кто-то лежит, накрывшись шинелью. У дверей два автоматчика.
Отдали Урицк?— сразу спрашивает Кузнецов.
Деремся, товарищ член Военного совета, — пытается сгладить положение командир дивизии.— Родионов имеет в городе несколько крупных групп. Они все еще ведут бой.
А это что такое? — кивает головой Кузнецов на выход из землянки. С той стороны совсем близко слышна автоматная перестрелка, — Я понимаю эту стрельбу так, что ваши «крупные группы» просто отрезаны.
Пробьются, Алексей Александрович. Это же пограничники!
— Куда пробьются? — вскипает Кузнецов.— Назад? В Ленинград, что ли?
Папченко снимает каску, подшлемник и вытирает взмокшее лицо. Ему под сорок. Он из старых кадровых пограничников, как почти и весь состав дивизии. Видно, трудно полковнику отвечать на эти резкие, полные горечи вопросы, и он молчит.
Вокзал в Лигово тоже занят немцами? — спрашивает Кузнецов.
Занят, Алексей Александрович. Сам сейчас только оттуда пришел. Пытались отбить вокзал, да не удалось. Там у немцев три танка и автоматчиков полно. Наши окопались у переезда, возле оврага. Попытаемся с утра атаковать.
Кузнецов устало садится на табуретку, глядит на карту, на котелок с кашей.
Скажите все-таки, полковник, как это получилось?— спрашивает он, помолчав.— Вчера дивизия выбила фашистов из Урицка, из Старо-Паново. Сегодня вы получили приказ наступать дальше, но вместо этого к вечеру отдали Урицк немцам. Что творится в вашей дивизии? Почему она может в один день на три километра отбросить противника и затем опять откатиться на столько же?
К сожалению, это так, товарищ член Военного совета.
А почему так?
Папченко выдерживает паузу и начинает выкладывать все начистоту:
Сегодня утром, когда два полка дивизии начали наступление из района Старо-Паново, им во фланг ударили вражеские танки — не меньше пятидесяти — и отсекли от Урицка. А город в это время был почти пуст, все войска из него ушли вперед. Пока мы опомнились, немецкие танки с десантами автоматчиков уже ворвались в Урицк. Вот с ними и идет бой.
За каким дьяволом надо было лезть вперед, предварительно не закрепившись в городе? — возмущается Кузнецов.— Попробуйте теперь отбить Урицк. Там же траншей нарыто чуть не на целую дивизию.