Город Г…
Шрифт:
Поспала я всего несколько часов, проснулась как всегда раньше мамы и встала с кровати почему-то с полной уверенностью, что моя поездка состоится и вообще меня ждет новая, счастливая жизнь. И вовсе это никакое не предательство. В конце концов, я должна зарабатывать на массаж, на сиделку, на дорогие лекарства, а это возможно только во взрослом мире, а не в кукольном мире моих маленьких учеников.
Умывшись, я тихонечко зашла к бабушке. Она не спала и смотрела на меня очень внимательно. Мне подумалось, что я за недавнее время второй раз испытываю на себе такой взгляд. Я сразу закивала ей и прошептала: «Да, да, да!» Она заулыбалась ласково так и с облегчением, затем подняла руку и поманила меня к себе, я подошла, села рядом на кровати, а она тихонько гладила мою руку и молчала. Так прошло почти пятнадцать минут, бабушка не говорила ничего, я даже начала тревожиться. Было как-то непривычно, потому что это была уж не та бабушка, которую мы знали всегда, и не та, которая еще вчера лежала молча и безо всякого движения, – это была какая-то новая бабушка, и я не знала, как с ней заговорить. Мы так и сидели молча, пока
Потом мы сделали бабушке утренний туалет и пошли на кухню. Мама, оказывается, всю ночь думала и тоже решила, что бабушка права и мне нельзя упускать свой шанс, но мы должны сесть и посчитать, во сколько нам обойдется сиделка, сколько будет стоить массаж, а сколько – лекарства для бабушки. Еще раз звонили маминой подруге, она дала нам телефоны сиделки и массажистки, объяснила какие курсы бабушке, скорее всего, назначат, мы посчитали, и получилось, что сиделка и массаж обойдутся не меньше четырехсот долларов в месяц и еще лекарства долларов двести. Наших и бабушкиных сбережений при таких расходах хватало только на три месяца. Мама спросила меня, сколько мне обещали платить эти французы, я ответила, что не знаю, так как об этом у нас разговор пока не заходил. Мамочка вздохнула и посмотрела на меня укоризненно. Я сразу пообещала, что узнаю и попрошу, чтобы, если это возможно, мне платили не меньше семисот долларов, чтобы хватало на бабушку и хотя бы сто долларов оставалось нам на питание. Эту цифру – сто долларов я прибавила потому, что приблизительно столько я и зарабатывала всегда на своих учениках – всего сто долларов. Мама посоветовала просить тысячу, так как она где-то слышала, что это считается для иностранных компаний чуть ли не стартовой минимальной зарплатой. На это я просто кивнула, хотя вообще ни в чем не была уверена. Хотя нет, была уверена, но только в том, что никогда не смогу просить Бенаму о размере моей зарплаты, не решусь, по крайней мере, в ближайшее время. Получается, что я первый раз перед мамой слукавила, неизвестно на что надеясь и неизвестно отчего испытывая полную, окончательную и даже эйфорическую уверенность, что все как-то разрешится само собой, а впереди меня ждет много прекрасного и замечательного.
Мама нашла какую-то свою старую знакомую в ОВИРе, и мне за две недели сделали заграничный паспорт. Я еще раз удивилась, что у нашей мамы, оказывается, есть такие обширные знакомства в нужных кругах. Мы никогда в своей жизни ими не пользовались, мама никогда ни к кому ни с чем не обращалась, а, оказывается, можно было.
Мы еще раз встречались в господином Бенаму, уже в его офисе. Там он сам, без всяких моих вопросов сказал, что моя зарплата будет составлять пока пятьсот долларов плюс какие-то проценты от продаж. Про проценты я не очень хорошо поняла, а насчет пятисот долларов вовсе не расстроилась, потому что это как раз подходило под мое собственное правило, все самые радужные мечты дели на два и радуйся, если получилось хотя бы так, – это и есть самый замечательный вариант. Еще мне сказали, что у них в офисе бесплатные обеды и бесплатный чай с конфетами и печеньями. Я так обрадовалась этим бесплатным обедам, потому что теперь могу маме сказать, что кормить меня дома вовсе не нужно, а это еще экономия – может, нам и хватит в самом деле, если мама хотя бы сто долларов в месяц сможет со своей зарплаты для бабушки выделять.
Глава 3. Как Маша и Степан Савраскин встретились
Как, вероятно, может предположить искушенный читатель, наши герои встретились на пути к новым, вожделенным для каждого из них горизонтам – в самолете. Точнее, виделись они еще в аэропорту и узнали о причастности друг друга к компании Бенаму по одинаковым фирменным папочкам, содержащим авиационные билеты, программу их поездки и рекламные буклеты компании. На регистрации Степан галантно пропустил Машеньку и Нелли Жоресовну вперед себя, помог им поставить чемоданчики на ленту транспортера, в зале ожидания он подвел их к нужному выходу, показал, где буфет, а где уборная. После он тактично уселся в паре кресел от них, чтобы не докучать и не навязываться – он же вовсе не знал, кто они такие, а спрашивать счел неуместным.
Степа был в новом, элегантном костюме, и Машенька, приняв его за значительную персону, сперва побаивалась такого важного господина. Но храбрая Нелли Жоресовна быстро выяснила, что Степа так же, как и Машенька, направляется на стажировку в фирме Бенаму, только его французский никуда не годится, хотя иногда у него и получались довольно правильные фразы с симпатичным южным выговором. Узнав это, Машенька перестала бояться и, наоборот, расположилась к Степе, который показался ей культурным, обходительным и каким-то еще… внутренне несчастным человеком. Ей причудилось усмотреть внутри Степана Савраскина бездну скрытого рыцарства и какую-то боль душевную, от которой он, бедный, мается, сам того не подозревая. Время от времени Маша ловила себя на том, что предается фантазиям больше, чем анализу, и приписывает своему милому попутчику совершенно ни на чем не основанные замечательные качества. Ее осторожная часть намекала, что, возможно, не стоит торопиться со слишком поспешными и радужными представлениями, но другая часть, восторженная, отвечала, что ко всем людям нужно относиться хорошо, думать о них хорошо, и тогда они, возможно, и станут хорошими –
Как о предмете своего романа Машенька о Степе не думала ни секунды, сразу решив, что это вовсе не ее типаж: не по-мужски красив и слишком вежлив, что вызывает немедленные подозрения в лицемерии и донжуанстве, тем более он коллега по работе, да и вообще, как выяснила настойчивая Нелли Жоресовна, женат и имеет дочь… Так что она с облегчением перевела своего нового знакомого в разряд милых людей и потенциально хороших приятелей, тем абсолютно успокоившись и вовсе перестав его бояться. Она даже позволила себе с ним посекретничать, рассказав, что Нелли Жоресовна ей совсем не родственница, а только педагог, хотя они и очень близки духовно, но фамилии у них совершенно разные, и даже Машенькина мама любит про Нелли Жоресовнину фигуру отпускать между делом смешные колкости. За болтовней беспокойство перед новым собеседником мало-помалу растаяло. Он оставался благородно-сдержан, границ переходить не пытался и большей частью глубокомысленно молчал, что еще больше уверило восторженную девушку в добродетельности ее попутчика.
Степан был смущен такой непосредственностью говорливой попутчицы, испытывал неловкость и предпочитал помалкивать, сдержанно улыбаться и редко поддакивать там, где слышал знакомые слова, как это он привычно проделывал, находясь в неуверенных обстоятельствах. Его поведение определялось еще и тем, что Степан вчера выпил пивка за отъезд, а закончил водочкой, за компанию с чего-то вдруг раздухарившейся на выпивку тещей, так что, несмотря на все утренние гигиенические процедуры, побаивался запаху от себя и, естественно, испытывал то неизбежное утреннее томление и дискомфорт, которые бывают еще невыносимее при необходимости скрываться ото всех – выглядеть бодрым и жизнерадостным, когда чувствуется совершенно противоположное.
Наивная Машенька ничего не замечала и продолжала щебетать, принимая Степину похмельную заторможенность за благородную обстоятельность поведения, а вот проницательная Нелли Жоресовна уже через полчасика тактично предложила Степе таблеточку, которую он с благодарностью выпил. Маша тут же вспомнила, как и у нее иногда болит голова из-за перемены погоды или из-за усталости, рассказала Степану, как у нее бывает пониженное давление и временами из-за мигрени буквально некуда деться, но теперь такая замечательная погода, что мигрени у нее вовсе нет и не предвидится, а наоборот, хочется радоваться и счастливо дурачиться.
Степан про себя отметил, что барышня слегка перезрела, активно напрашивается в койку и даже удивился такой половой настырности этой трескучей, но вполне миловидной, крупненькой, с хорошими формами особы, сперва выглядевшей совершенною недотрогой, а теперь чудо как изменившейся. Он даже решил, что она говорит об отсутствии мигрени, намекая ему на отсутствие у себя месячных, и тем еще больше подбадривая его к интимному посягательству. Различал он и другие признаки женского соблазнения и хотел уже дать ей как-нибудь понять, что воспринял все сигналы, и воспринял благосклонно, и сразу же по приезде непременно выполнит то, чего ждут от него, а сейчас он хотел получить немного отдыха от этой высверливающей голову трескотни и просто закрыть глаза… Предвкушая эту поездку, Степан позволил себе предаваться мечтаниям о некоторой романтической интрижке, размышляя, что когда он станет обладателем полноценного гостиничного номера, то просто глупо будет не случиться в этом номере чему-то распрекрасно-неприличному, тем более впереди целых две недели полного отсутствия жены, тещи и дочери, то есть возможность почувствовать себя полноценно свободным человеком: не оглядываться на часы, не озираться по сторонам, не думая поминутно, что в самый неподходящий момент встретишь кого-нибудь из знакомых. Он представлял себе будущее приключение в самых разных фантазиях, и каждый раз объектами его становились все более значительные и состоятельные женщины. Он мечтал о романе с богатой французской красавицей, или даже не совсем с красавицей, но чтобы она тратила на него деньги и одновременно любила его, как кошка. Чтобы она, пренебрегая приевшимися французскими кавалерами, оценила в нем горячую, дикарскую кровь далекого севера, предлагала жениться и переехать во Францию, в ее родовой замок и вести ее дела. Степан сладко мечтал, как бы он стал состоятельным господином и ловко вписался в элиту французского общества, и как бы все удивлялись: где был раньше такой умный, воспитанный и красивый молодой человек и какое счастье, что он наконец-то украсил их стылую жизнь. Степан представлял, как он немного помогал бы благодарным и раболепствующим перед ним жене и теще, находясь уже на том запредельном для них уровне успешности, где все люди вызывают у окружающих только восторженное благоговение… Иногда в его мечтах вместо богатой француженки фигурировал и богатый француз как потенциальный Степин любовник (или любовница), что вызывало, конечно, в нашем герое некоторое амбивалентное ощущение, но так или иначе и эта фантазия укладывалась для него в рамки дозволенного.
Теперь, когда отношения с Машенькой для Савраскина были делом почти состоявшимся, он испытывал уже легкую досаду на то, что вместо утонченного романа во французском бомонде он всего лишь вызвал бурный восторг миловидной, но такой же бедной, как и он сам, русской девочки. Хотя его немного тронули ее искреннее желание сделать ему хорошо и некоторая естественная заботливость, что ли. Ему понравилось, как она весело и необидно дала ему под запись приличное количество очень важных и красивых французских выражений, как просто и нежеманно она предложила ему в добавку свой самолетный обед, как немедленно, без всякой обиды, отстала со своими разговорами, только он слегка продемонстрировал утомленность. Хотя сам про себя он рассудительно уточнил, что нисколько не очаровался, а просто констатировал сей приятный и полезный для себя факт как ценное наблюдение, имеющее некоторую перспективу.